Агония Хана - Ульяна Соболева
По спине под рубашкой ручьями течет пот, катится вниз между лопатками и смешивается с ароматом ее соков. Она мокрая…она течет для него. Ему адски тесно и адски скользко внутри ее тела. Перегнуть ее назад, над водной бездной, приподнимая за бедра, и усаживая на край поручня, и вбиваясь все сильнее, все яростней, все быстрее. Ощущая, как головка члена упирается в матку, как шёлковыми спазмами выжимает из него рев удовольствия ее плоть. И как она замирает на секунду, а потом с громким стоном кончает, и он рычит от этих быстрых и судорожных сокращений, которые тут же срывают его в пропасть, заставляя извергнуться в содрогающееся лоно струей ослепительно-жгучего оргазма. Не отпуская ее губ, накрывая их своими, глотая собственные хрипы и ее стоны.
Выпустил из объятий, осторожно опуская на землю. Глядя на нее исподлобья…чувствуя, как вот-вот накроет разочарованием, и видя, как в ответ ее глаза снова блестят от слез, словно отражая его эмоции. И он…он не хочет видеть эти слезы, он не хочет им поверить. Развернулся и пошел к дому. Не оборачиваясь. Потому что обман стал слишком настоящим, потому что хотелось вернуться, взять ее на руки и унести к себе, унести и, уткнувшись лицом в ее волосы, выть от боли, выть и чувствовать, как ее маленькие пальчики гладят его волосы…Но как можно хотеть то, чего нет. Ведь и ее на самом деле нет…
Достал сотовый из кармана.
– Летим на шахты. Готовь самолет и людей. Я хочу найти мразь, которая это сделала.
– Дом горит, Хан!
Эти роковые слова в рации. Оглушающие до звона в ушах, до дикого ступора. И громкий рев пилоту.
– Назад! Поворачивай назад! Мать твою! Сейчааас!
И у него дежавю. У него нескончаемая смерть в голове, она обволакивает сознание черными пятнами, она заставляет сходить с ума. И он представляет себе, как некто…некто хочет отобрать у него самое дорогое, снова, хочет отобрать все, чем он живет и дышит, и он…он не в силах ничего сделать. Он в проклятом самолете, пока горит его душа. Там… в том доме горит вся его жизнь и ее смысл.
Он не помнит, как вернулся обратно, не помнит, как машина неслась по городу к особняку, вокруг которого собрались полицейские, пожарные и машины скорой помощи. Хан выскочил из автомобиля и бросился к дому, растолкав тех, кто пытался помешать ему ворваться в полусгоревшее здание. И он прыгает по ступеням дома. Через одну. Вперед, не чувствуя жара, не чувствуя ничего кроме дикого, животного страха, отчаянной паники.
Если не успел, он сдохнет прямо здесь, среди этих углей, он сам лично разорвет себе глотку и сдохнет. И этот страх за детей и за НЕЕ. Он до истерики пульсирует в перенапряженных венах. Орет имена детей, зовет деда… но в доме никого нет. В доме только запах гари, дыма и…смерти. Ему кажется, что он чувствует этот адский запах смерти. Он его наполняет изнутри и разрывает ему внутренности. И он не может больше кричать. Он обессиленно хрипит их имена. Он мечется по тлеющим углям, он хватает обгоревшие игрушки и даже не может выть. Его рот просто открыт в немом вопле. Это конец…если кто-то хотел его убить, то у него получилось…он в агонии, он задыхается. Это даже не боль. Это нечто невыносимо разрушающее сознание и разум. Медленно опускается в пепел, трогает его пальцами, перебирает, сжимает в кулаках.
– Хан…их трупов нет, слышишь? Трупов здесь нет!
Он слышит и не слышит. Он стоит на коленях и смотрит в одну точку. Опять на коленях, и чувствует, что теперь он с них точно не встанет. И…больше не хочет вставать. Рука медленно тянется к поясу штанов, вытаскивает кинжал. Один удар прямо в горло, и наступит долгожданный конец. Сейчас самое время. Сейчас. Потому что он не вытерпит. Это слишком. Это, мать их, слишком даже для него.
– В доме нет ни одного трупа! Значит все живы! Слышишь меня? Они живы!
Арсен дернул его за плечо, но он не слышал. Приставил острие кинжала к кадыку и в эту секунду был опрокинут на спину сильным ударом. Сцепился с тем, кто мешает резануть по глотке, но слишком обессилел. После дикой схватки на полу оружие выбили и его самого оседлали и придавили к полу.
– В доме никого из них не было! Есть жертвы среди слуг! Батыра, твоих сыновей здесь нет! Успокойся! Слышишь? Хан! Успокойся!
Замычал, дергаясь всем телом. Сопротивляясь и постепенно затихая с рычанием, глядя впереди себя, покрасневший от напряжения, с расширенными глазами, с бордовыми сетками лопнувших сосудов, и от усилия скинуть с себя своего тренера и единственного, кто последнее время постоянно рядом…но так и не занял место Дарива. Не приблизился настолько. Не стал другом.
– Нет их здесь! Погибли только слуги! Бараки сгорели дотла!
Одним рывком скинул с себя Арсена, и тот отлетел на несколько метров, а он вскочил и побежал туда…на задний двор. К баракам. Спотыкаясь, падая на землю, ударяясь о нее лицом, снова вставал и бежал, пока не остановился у сгоревших развалин. Тяжело дыша, смотрел, как струится кое-где дымок, как летает в воздухе пепел. Боль достигла своего апогея, что-то щелкнуло внутри, и он обледенел. Он стал холодным. Покрылся весь с изнанки инеем. Обернулся к Арсену и глухо, сорванным голосом спросил:
– Где трупы?
– За корпусом столовой, их сложили там на траве. Ждут труповозку.
Оттолкнул Арсена и тяжелой поступью пошел за сгоревшее здание с черными глазницами окон и развалившейся крышей, ступая по пене и обугленным обломкам. Черные мешки были сложены рядами. И с каждым шагом его трясло все сильнее. Он открывал их один за одним. Всматривался в жуткие гримасы одной из самых мучительных смертей, всматривался и искал ее…но не находил. Полз от мешка к мешку, раздирал замок дрожащими руками и двигался дальше. Пока не осмотрел всех. Нет, облегчения не было. Скорее, какое-то дикое отупение и адская, невыносимая злость. Такая, что кажется, сейчас лопнет все внутри. Потрескается каждый сосуд.
– Где остальные?
– Пока сидят в беседке, кому-то оказывают помощь, кого-то увезли в больницу.
– Есть списки пострадавших?
– Да. Их уже составили.
– Дай сюда!
Арсен протянул бумагу, чуть помятую и неаккуратно сложенную вдвое. Хан
