Ненависть и ничего, кроме любви (СИ) - Романова Любовь Валерьевна

— Нет, Эдуард Валентинович, — покорно отвечаю я, припоминая, как трижды дома и трижды перед дверью препода проверила то, что находится в моей папке, — я еще раз прошу прощение за это недоразумение, но клянусь, что это не моя шутка.

— Да я уж тоже подумал об этом, — нехотя тянет мужчина, — ладно, будем считать, что никакую другую работу Вы мне не отдавали. Я ознакомлюсь, и завтра скажу Вам, что к чему, договорились?

Я только согласно закивала, чувствуя невероятное облегчение от того, что Эдуард Валентинович оказался достаточно рассудительным.

— До завтра, Эдуар Валентинович!

— До встречи, Воронова!

Из кабинета дипломного я выхожу в шестом часу вечера, чувствуя невероятную легкость и свободу. Однако усталость мгновенно накатывает, опускаясь на плечи тяжелой ношей, поэтому я не спеша плетусь по длинному пустому коридору, а где-то вдалеке слышу громкий смех и гулкие шаги студентов-вечерников, вероятно.

И если бы мне только знать, что всего лишь через десять секунд лицом к лицу столкнусь с Радецким, я бы непременно свернула куда-нибудь, или пошла в обратную сторону. Что можно сделать за десять секунд? Практически ничего, но всего десять секунд разделили мою жизнь на красноречивое «до» и «после».

После нашего столкновения на углу, объединяющем два коридора, Марк пришел в себя раньше.

— Ты! — протянул он и зловеще шагнул ко мне.

— Стоп! — я выставила ладонь, — даже не приближайся! Давай этот вечер проведем порознь! — я попыталась его обойти, но Радецкий грубо дернул меня за предплечье, вынуждая обернуться.

— Ты — маленькая дрянь! — шипит он мне в лицо, а я мельком успеваю уловить ярко-зеленое пятно, скрывающееся за воротом его водолазки, — твоих рук дело? — спрашивает он даже не уточняя.

— Не стану отпираться, — победоносно улыбаюсь я, прекрасно осознавая, о чем речь, — это я. Но давай признаем: ты это заслужил!

Я чувствую, как тиски сжимаются на моем плече.

— Пусти, мне больно! — всего мгновение мне требуется, что выдернуть руку из его захвата, — ты пошутил — я пошутила. Все закономерно, — тихо говорю я, разворачиваюсь, выдерживая его тяжелый взгляд так долго, как могу, и ухожу.

— Не так быстро! — меня снова дергает назад и на этот раз спиной я чувствую холодную и шершавую стену, в которую меня впечатывает Радецкий. Он нависает надо мной, как скала, но я не терплю такое отношение.

— Пусти сейчас же! Да что с тобой? Не смей меня трогать! — не знаю откуда во мне столько сил и храбрости, но я отталкиваю удивленного Марка, и вновь пытаюсь уйти.

И вновь он не позволяет, хватая за плечо и утаскивая в ближайший кабинет, толкает к парте и в мгновение усаживает на гладкую лакированную поверхность, успев устроиться между моих ног, перекрывая мне путь к бегству. На улице солнце подходит к горизонту, из-за чего в кабинете довольно мрачно, и лишь свет из коридора освещает комнату.

— Совсем с ума сошел? — уже не стесняясь, кричу я прямо в его наглое высокомерное лицо, — и что дальше сделаешь?

Я едва успела закончить, когда его губы нещадно обрушились на мои. Попыталась оттолкнуть, но руки он успел перехватить и нагло завести их за спину, сокращая разделяющее нас расстояние до пары миллиметров. В более незащищенном положении я, пожалуй, не была никогда, и во мне начала нарастать паника, подначиваемая непрошенными воспоминаниями. Внутри зажегся едва потушенный огонь, и я начала вырываться так сильно, как могла, но что можно противопоставить мне Радецкому с его спортивной комплекцией? Он справлялся с любой моей выходкой одним и тем же способом — целовал. Он целовал с напором, заставлял замолчать, смириться с происходящим, подавлял ту панику, которая зарождалась во мне, и взращивал новое чувство безумного удовольствия от каждого его прикосновения. Губы его переместились ниже сразу же, лишь только он почувствовал, что мой протест подавлен.

Его дыхание на моей шее вызывало волну холодящего трепета. В один момент я позволила себе излишне долго наслаждаться необычным для меня ощущением, мои руки каким-то образом застыли на плечах Марка не лаская, но и не отталкивая. Словно зависшее приложение я крайне далекой частью сознания пыталась произвести расчет происходящего. Тепло его губ и та бешеная энергия, которой я питалась в данный момент пересиливали во мне затухающее желание сопротивляться. Я, как ребенок, сидящий перед конфетой, которую запретили есть — уговариваю себя остановить безумие и в то же время лелею мысль, что если я поддамся искушению и просто попробую это лакосмтво, то никакого вреда не будет.

И я поддаюсь: мои руки оживают и оказываются на его лице. У Радецкого до одури мягкая кожа, которую не портит даже легкая щетина, я получаю порцию наслаждения лишь от того, что касаюсь его! Пальцы вплетаются в волосы на затылке, губы льнут к его губам, руки притягивают его ближе, и хочется притянуть еще сильнее, хотя кажется, что теснее уже и быть не может.

— Теперь ты никуда не денешься, — шепчет Радецкий мне в губы. Иногда кажется, что в такие моменты лучше помалкивать, потому что неосторожные слова могут произвести эффект ведра воды, вылитого на голову.

Я замираю мгновенно. Его голос, как кодовое слово открывает доступ к моему сознанию. Я начинаю соображать, ко мне возвращается трезвость мышления и сила воли, и, наконец, высвобождаюсь из его объятий. Только Радецкий не понимает моих действий. Он покорно отступает, но делает попытку обнять, едва ноги встают на пол.

— Нет, не трогай!

На его лице проступает удивление. Он недоумевает?

— Я не знаю, что ты затеял, — говорю я как можно увереннее, хотя на самом деле едва волочу языком, — и какой гениальный план мести созрел в твоей голове, но я не позволю тебе втянуть меня в такие игры!

— Вера, что ты несешь… — Марк качает головой и даже смеется, вновь делает попытку обнять, но я наготове и не позволяю ему затянуть меня в новый водоворот желания. — Вера, прекрати. Нет смысла отрицать произошедшего! — он злится, явно еле сдерживается.

— Я не отрицаю, — уступаю я, — но советую тебе не пытаться использовать то, что произошло против меня! Расскажешь своему другу-имбецилу — и я больно отвечу! — теперь и я начинаю закипать от осознания собственной ошибки. Как вообще я могла поддаться своим желаниям? Один дьявол теперь знает, как воспользуется этой ситуацией Радецкий. Вспоминая его изощренную фантазию в школе, меня начинает накрывать паника.

— Совсем крыша съехала? — взрывается Радецкий, в одно мгновение оказываясь рядом, — хватит этих игр, Вера! Целуешь и уходишь, льнешь и угрожаешь? Довольно! — кричит Марк, крепко удерживая в руках мое лицо и вынуждая смотреть на него.

— Да что тебе от меня надо, Радецкий? — в бешенстве кричу я, что есть сил отталкивая Марка.

— Ты! Мне нужна ты! — орет он в ответ, чем повергает меня в шок, — дура! Не понимаешь или прикидываешься?

— Как можно понять человека с явными симптомами шизофрении? Ты себя услышь! Я тебе нужна? — все еще не верю, что услышала правильно, — Марк, ты столько лет не давал мне жизни! Может я и не специалист в отношениях, но уверена, когда человек нужен, то его не гнобят, а делают для него что-то хорошее!

— Ну не знаю я как это делать! Понимаешь? Ты единственная, кто не восторгался от одного моего взгляда, постоянно воротила нос! Мне это не свойственно! Выражал как мог. И сейчас, едва тебя вижу, хочется ужалить посильнее, чтобы ты внимание обратила, ведь это единственный способ! К тому же я просто не мог признать, что так зависим от какой-то девчонки! Вот и злился на тебя, а сейчас злюсь еще больше!

— За что?

— За твою слепоту! Ты меня в упор не замечаешь, относишься как к пустому месту!

— Потому что ты научил меня быть такой! — черт, как же он не понимает? — Я всегда жду от тебя чего-то плохого и готовлюсь защищаться. Привычка вырабатывается за шестьдесят шесть дней, я жила в напряжении долгих семь лет. Как считаешь, какие чувства я испытываю при виде тебя?

— Да как ты не понимаешь, что я просто люблю тебя! — орет Марк, явно обезумев, ведь в адекватном состоянии он бы никогда не сказал ничего подобного.