Вера Колочкова - Добрая, злая
– А что, обязательно нужен скандал?
– А как же! Конечно, нужен! Все только из-за скандалов эту лабуду и смотрят! Я ж тебе объясняла уже, что продюсер у них дьявольски ушлый! Он давно прочухал, что после каждой драчки рейтинги зашкаливают! Ой, да что говорить… Издавна толпа забавлялась примитивным наблюдением за всплесками чужих злобных эмоций, тут ничего нового не придумано. Все на поверхности лежит, бери, манипулируй и пользуйся.
– Значит, эта Колыванова нарочно над Кирюшей издевается?
– А то! Она уже три года в этом шоу живет, всех собак съела. А Кирюша твой ведет себя как лох. Сидит, голову в плечи втянул, вот-вот слезу пустит. Это вместо того чтобы как-то уже огрызаться начать!
– Он… Он не умеет огрызаться, Поль. Он по натуре совсем не злой, он… слабый скорее…
– Ага, давай начинай его жалеть помаленьку. Скоро его как полностью бесперспективного оттуда выпнут, и он к тебе приползет. Не боись, Сань, все идет по плану… Нет, ну что у него за вид, глянь, какой неказистый…
Вид у Кирюши и впрямь был не ахти. Сидел, как взъерошенный воробей, пялился в камеру затравленно, будто вопрошал взглядом: за что вы со мной так, люди добрые? Я к вам всей душой стремился, хотел тут жить долго, любовь построить хотел…
– И это называется – пропиариться? – с грустной усмешкой произнесла Поль. – Это называется припозориться, а не пропиариться… Каждый сверчок знай свой шесток! Подкинула тебе судьба Саню с мамой, так и хватался бы за этот подарок, дурачина… – И, живенько повернув к ней голову, спросила: – Мама-то твоя, кстати, как на все это реагирует? Она это безобразие смотрит?
– Ага, смотрит. Вчера мне звонила и тоже, как ты, радостно сокрушалась. Сказала, что Кирюша почти у меня в кармане.
– Хм… А почему у тебя голос такой… недовольно-насмешливый? Или опять самолюбие некстати разболелось?
– Да. Побаливает немного. Чихает и кашляет.
– А ты его уйми, нечего ему… Самолюбие, Сань, при наших природных данных – слишком большая роскошь. Тут выбор один – или самолюбие, или хоть плохонькая, но личная жизнь.
– Ой, хватит уже, Поль! Мне и без тебя эти пошлые постулаты мама каждый день в голову вдалбливает!
– Это не пошлые постулаты, Сань. Это жизнь. А в ней как-то устраиваться надо, хочешь ты этого или не хочешь. Адаптироваться надо к условностям социума.
– А если… я не хочу адаптироваться?
– А жизнь твоего хотения и не спрашивает. Ты обязана, и все.
– Кому обязана?
– В первую очередь себе. Это твоя жизнь, значит, себе и обязана. И вообще, не сыпь соль на раны моей жизни, а то завидовать начну! И зависть моя будет черна, страшна и коварна!
Звенящее восклицание Поль повисло в пространстве хоть и шуточной, но вполне ощутимой болезненной полуправдой, и она замолчала, лишь глянула на нее сбоку осторожно. Положив руку ей на плечо, произнесла тихо:
– Ладно, Поль, не сердись…
– А кто на тебя сердится, интересно? – дернулось под ее ладонью костлявое плечо подруги.
– Ну, не сердишься, и хорошо. Давай лучше чаю с тортом попьем! У нас же в холодильнике торт есть!
– Ага, давай… – оживилась вялой улыбкой Поль, – дополнительная порция сладкого нашим натруженным мозгам не помешает… Тем более завтра последний экзамен! А может, мы вечеринку устроим по поводу окончания сессии?
– Нет, что-то мне пить да плясать неохота… Настроение не то. Давай лучше после экзамена в приличное кафе пообедать сходим. Я приглашаю.
– Класс! Вот за это я тебя и люблю, подруга… За мгновенное принятие потенциально затратных решений! Целый месяц я у тебя тут подъедалась, еще и в кафе…
– Ой, да перестань, Поль! Подумаешь, подвиг! А за признание в любви отдельное спасибо. Хотя оно какое-то меркантильное получилось.
– И тебе спасибо, Сань… И еще, это… Ты не подумай ненароком, что я впрямь… Насчет всякой там зависти…
– Это которая черная, страшная и коварная? – Она со смехом поднялась с дивана. – Да ну тебя, Поль! Пусть этими злобными эмоциями вон там орудуют, – махнула она в сторону бубнящего телевизора, – а нам они здесь ни к чему! В наших с тобой отношениях человек человеку друг, товарищ и брат, а не какой-нибудь коварный продюсер! Пошли на кухню, мы же чаю хотели попить!
Последний экзамен они сдали практически по тому же принципу – сорганизовались и дружбой, и товариществом, и братством. То есть сумели ловким шепотком обменяться скудными знаниями по вопросам доставшихся им билетов. Одно скудное знание плюс еще одно скудное знание – и пожалуйста, вполне приемлемый результат. Из сложенных воедино скудных знаний получились вполне сносные ответы – Поль сумела даже размашистое «хор» в зачетку получить. А ей хватило для счастья такого же размашистого «уд». Столкнула сессию, и на том спасибо. А что, при таких личных переживаниях вполне могла бы и завалить…
В кафе они уселись с полным комфортом. Поль долго и с пристрастием изучала меню, смешно комментируя названия блюд, но остановилась-таки на классике – попросила принести себе отбивную с жареной картошкой.
– Ты что, дома не могла картошки нажарить?
– Ну, дома… – откинулась Поль на спинку стула, глядя на нее снисходительно, – жареная картошка дома – это блюдо для бедных, а здесь – это уже «картошка фри»…
– А в чем разница?
– Разница в ощущении. Дома я ее просто на кухне съем, а здесь… В красивую иномарку и в нашу отечественную копейку тоже один бензин заливают, но ощущения от езды разные! Так и от еды…
– И все равно не понимаю…
– И правильно, что не понимаешь. Сытый голодного никогда не разумеет. И вообще, не начинай, пожалуйста! Давай лучше вина выпьем, расслабимся. Когда я еще в такое шикарное место попаду, тем более на халяву!
– А что, оно и правда шикарное?
– Ну да… А ты разве не знаешь? Это же «Мадрид», здесь всегда крутая публика собирается!
– Да? А я и впрямь не знала…
– Да кто бы сомневался! В этом вся жизненная несправедливость и состоит. Кто может, тот не знает, а кто знает, тот не может… Посмотри, как здесь клево!
Она осторожно обвела глазами полупустой зал кафе, выдержанный в строгом классическом стиле.
Приглушенный свет, белые стены с гравюрами, крахмальные скатерти на столах, тихие аккорды фортепианной музыки со сцены. За роялем – пианист во фраке, немолодой уже мужчина с серьезным бледным лицом. Да, все вроде бы тонко и аристократично, только напрягает немного. Выпячиванием аристократичности и напрягает. И стены слишком белые, и скатерти невообразимо крахмальные, и пианист похож не на живого человека, а больше на восковую куклу. Хоть бы улыбнулся, что ли…
– А вон там, смотри, мальчики-мажоры обедают… – хищно прищурилась взглядом в дальний конец зала Поль. – Да не оглядывайся так откровенно, чего ты…
