Хороший мальчик. Строптивая девочка (СИ) - Евстигнеева Алиса
Я тоже не теряю времени даром, и пока отец с перекошенным лицом разбирает меня на отдельные молекулы, я осторожно разглядываю его. Константин Слепцов всегда считался особенно красивым мужчиной, ему было хорошо за пятьдесят, но многочисленные омолаживающие процедуры и педантичная забота о своём здоровье и внешности, делали своё дело, скидывая ему не один десяток лет. Правда, у этого всего была обратная сторона: с каждым годом его лицо всё больше начинало напоминать восковую маску. Но почему-то все кроме меня отказывались это замечать. У отца всегда было много поклонниц и обожательниц, что порядком испортило его характер, сделав капризным и избалованным. Но опять-таки, люди отчего-то не желали придавать этому особого значения. И в первых рядах была, конечно же, моя мама.
Его светлые волосы в идеальной причёске зачёсаны назад, буквально волосок к волоску. Широкий лоб, правильные черты лица, гладко выбритые щёки и маленькая бородка под нижней губой. Тонкая сеть морщинок в уголках глаз и вокруг губ, обычно добавляли ему некую мягкость, и как он считал сам — света. Но сегодня ничего подобного в выражение его лица не наблюдалось, лишь холодный взгляд серых глаз.
Он тяжело вздыхает, и я понимаю, что сейчас начнётся. Мне хочется сжаться. И почему я не надела сегодня толстовку? Не то чтобы одежда спасала, но психологически это было бы проще. Чем больше вещей, тем толще моя защита от этого мира. А ещё до безумия тянет закурить, но я напоминаю себе, что сигареты — это способ борьбы совсем с другим человеком.
— Ника, ты запустила себя, — почти спокойно чеканит отец.
Я пожимаю плечами, повторяя про себя в качестве мантры, что мне всё равно.
— Зачем ты приехал? Чтобы поговорить об этом? — твёрдо спрашиваю я, не желая развивать выбранную им тему. Оправдываться я не собиралась, хотя и чувствовала на уроне подсознания некую необходимость в этом. До сих пор.
Отец, не привыкший к такой манере общения, недовольно поджимает губы. Ещё бы, это только ему можно говорить всё, а вот окружающим, то есть мне, нет.
— Разве я не могу просто так приехать к своей дочери? — игнорирует он вторую часть моего вопроса.
— Нет, — достаточно жёстко отвечаю я. Не хочу ругаться, но если сейчас дам слабину, отец найдёт способ вывернуть меня наизнанку.
Константин Валерьевич теряется от моей прямоты, с осуждением поглядывая в мою сторону. А я невольно вспоминаю белокурую девочку, с щенячьим восторгом когда-то ловящую его каждое слово.
— Ты не ответила на приглашение, — наконец-то переходит он к делу.
— Поздравляю! — резко выпаливаю я, после чего между нами повисаем липкая тишина.
Становится как-то невыносимо душно, при этом глубоко внутри мне опять холодно. Словно что-то на дне моей души стынет и отмирает. Воспоминания прошлого так и не могут определиться с тем, чего им больше хочется: сдохнуть в болезненных судорогах или вырваться наружу в приступе слепой ярости.
— Ты придёшь? — скорее назидательно, чем с надеждой спрашивает он.
— Не собиралась.
Отцовские брови идеальной формы медленно поднимаются вверх.
-Это наша свадьба… с твоей мамой.
— Как замечательно, — ехидничаю я. — Очень примечательное событие. Только тебе не кажется, что вы с ней опоздали лет этак на двадцать?!
— Вероника! — пытается одёрнуть он меня, а теперь морщусь я от давно позабытого мной имени. — Ты же понимаешь, что мы со Светой долго шли к этому решению.
— Не понимаю, — признаюсь честно. — И никогда не пойму.
Но отец игнорирует мои слова.
— Там будут все. Друзья, родственники, знакомые… Альбина с Ксенией. Будет странно, если наша родная дочь пропустит такое событие.
— Соври им что-нибудь. Что ты говоришь всем последние два года? Вот и в этот раз придумай что-нибудь этакое, оригинально-трагическое. Чего там ещё не было? Учёба в штатах была, лечение в Германии тоже было, — загинаю я пальцы, — медитация в Гималаях, кажется тоже. Вот и в этот раз можешь что-нибудь скреативить. В любой момент можно отправить меня в дурку или просто похоронить где-нибудь за плинтусом.
— Что ты из меня монстра какого-то делаешь?! — не выдерживает Константин Валерьевич, впервые за вечер демонстрируя свои истинные чувства. — Ника. Ты можешь сколько угодно быть не согласной с нашей жизнью, но это было твоё решение уйти от нас в порыве какого-то неясного протеста. Нам со Светой сложно понять это, особенно учитывая тот факт, что ты просто гробишь свою жизнь, в пустоту разбазаривая все свои таланты и возможности. Но мы готовы это…принять. В ответ я прошу лишь об одном, хоть в чём-то пойти нам на встречу.
Болезненно закусываю свою губу, отчего во рту появляется солоноватый привкус крови. А отец продолжает свою пламенную речь.
— Мы все неидеальны, и я в своей жизни сделал много ошибок. Но заметь, я никогда не отказывался от тебя. Я дал тебе свою фамилию и своё имя, не сомневаясь в этом ни на минуту.
В этот момент я чуть не ляпнула о том, что так-то это был его прямой долг, и в том, чтобы признать своего ребёнка, нет ничего выдающегося, но промолчала, в очередной раз почувствовав укол вины. Отца я всё-таки любила… даже такого, пафосного и циничного.
— Ника, ты можешь сколько угодно злиться на… меня, — а вот это было уже что-то новенькое. Обычно отец честно считал, что на Солнце пятен не бывает. — Но отнесись с уважением хотя бы к Светлане, она в этой жизни сделала всё, чтобы вырастить тебя достойным человеком.
Ту часть, где неблагодарная я всё это разрушила, он предпочёл опустить. Но в его словах был веский резон, и к вине в очередной раз примешалось чувство стыда.
— Давай, сделаем шаг навстречу друг другу, — на удивление миролюбиво предлагает отец. — Я обещаю… не давить на тебя.
Должно быть, последнии слова дались ему не так легко. Отец прав, мне было гораздо легче считать его монстром, лелея свои многочисленные обиды и страхи, но пока что это было единственное, что помогало мне выдерживать границы между нами. Но видимо и человеческое было ему не так уж и чуждо.
— Я подумаю, — выдавливаю из себя.
И Константин Валерьевич, как ни странно, благосклонно кивает головой, словно принимая мой ответ.
Остатки дня прошли для меня как в дурном тумане. После нашего разговора я заскочила на квартиру к Стасу и выгуляла Бонифация, затем была смена в баре. Весь вечер пропрыгала за барной стойкой, старательно игнорируя, пронзительные взгляды Севы, который уже видимо был предупреждён Кролей о случившемся. Иногда мне казалось, что все вокруг сговорились. Правда, цели этого коварного сговора я так и не могла разгадать. Юлька именовала это заботой, Кроля беспокойством, а Севка… Севка просто на меня смотрел и печально вздыхал, лишний раз стараясь не лезь мне в душу.
После смены он довёз меня до квартиры Чернова и лишь только напоследок поинтересовался, всё ли у меня в порядке. Я соврала, что да, сделав как можно более беспечный вид. А Игнатьев притворился, что поверил мне.
Бонифаций встречал меня перед дверью, отчаянно виляя хвостом и жалобно подвывая. Возвращаться на улицу совсем не хотелось, я хоть теперь и ходила в куртке, но ощущение чего-то стылого внутри никак не хотело уходить.
Но собак смотрел на меня так просящи, что моё сердце дрогнуло, и, нацепив поводок на животное, мы отправились на собачью площадку недалеко от дома. Бонька весело семенил возле моих ног, а я с жадностью курила. А я ведь почти бросила… Вернее очень старалась это сделать последние пару дней, как поселилась у Стаса. Не знаю, откуда взялся этот дурацкий порыв, но в квартире у Чернова курить я не могла, а каждый раз бегать на улицу… просто не хотелось.
Время давно приближалось к двум часам, и тёмная Московская ночь давно вступила в свои владения. На душе было как-то муторно и одиноко. Появление отца в очередной раз перебередило все мои душевные раны. Надо будет попробовать позвонить маме, вдруг в этот раз у нас всё-таки получится разговор? Но этого я тоже боялась как огня. Она-то ждала свою примерную и покорную дочь. А тут я… такая неправильная и слегка повёрнутая.
