Эдна Фербер - Вот тако-о-ой!
Первус залился смехом, сильно удивив и оскорбив этим свою ученую супругу. Заметив это, он покровительственно погладил своей большой загорелой рукой ее щеку, покрасневшую от обиды, потом ласково ущипнул ее.
– Не тронь, – сказала Селина и откинулась назад. Она впервые отстранила его ласку.
Первус снова засмеялся:
Ладно, ладно. Школьная учительница, превратившаяся в фермера. Я думаю, даже вдова Парленберг не знает столько, сколько моя маленькая фермерша (он снова захохотал) о поташе и… о чем еще? Скажи мне, Лина, откуда ты это выудила, все эти вещи насчет обработки земли?
– Читала в книге, – сказала Селина почти сварливо. – Посылала за ней в Чикаго.
– Книга, книга! – Он хлопнул себя по колену. – Фермер-огородник с книгой. Ха-ха-ха!
– Но отчего же нет? Тот, кто написал эту книгу, смыслит в сельском хозяйстве больше, чем все в Ай-Прери. Ему известны все новые методы. А вы работаете в точности так, как работали ваши отцы, деды.
– Что годилось для моего отца, годится и для меня.
– Нет, не годится, – восклицала Селина. – В книге говорится, что глина хороша для капусты, гороха, бобов. Там учат вас, как ее использовать. Вот что. – Раз начав, она уже не могла остановиться. – И нам надо завести двух лошадей, чтобы возить телегу на базар. Это сбережет время, ты не будешь опаздывать на базар. Две лошади и новая телега, зеленая с красным, как у Клааса Пуля, вот бы хорошо.
Первус уставился прямо перед собой на уши лошади совершенно так же, как когда-то Клаас Пуль во время первого путешествия Селины по этой дороге.
– Недурные разговоры. Недурно.
– Это не разговоры. Это – планы. Отчего ты не хочешь строить их?
Селина ударила бессильным кулачком по колену. Это была уже серьезная ссора. Дальше не шло никогда. Но Первус вел свою линию: прошло два года, а западный участок все еще представлял собой глинистое, неплодоносящее место. А старый дом стоял такой же облезлый, некрашеный.
В ту ночь в Чикаго они ночевали в одной из двадцатипятицентовых комнат гостиницы у рынка. Спал собственно один только Первус. Жена его лежала без сна, прислушиваясь к шуму большого города, от которого совсем отвыкла, и глядя в синюю мглу за окном, пока эта мгла не начала сереть. Она, быть может, немного и поплакала. Но утром Первус, если бы он был человеком наблюдательным, мог бы заметить одно: что линия рта на лице его жены стала особенно четкой и твердой, а это означало, что не забыто ничто – ни окраска дома, ни дренаж, ни удобрение поташем и фосфоритом, ни вторая лошадь и новая телега.
Селина поднялась еще до четырех, в одно время с мужем, довольная, что может уйти из душной комнатушки с грязными зелеными обоями. В ресторанчике первого этажа они позавтракали кофе и хлебом. Первус пошел за лошадью. Ночной сторож получил вторые двадцать пять центов за то, что стерег ночью нагруженную овощами телегу. Заря еще только занималась, когда базар начался. Селина, наблюдавшая с телеги, подумала, вспоминая свои мысли там, в поле Ай-Прери, что продукты, ради которых Первус трудится, пока не заболит спина и не устанут до изнеможения руки, распределяются здесь до смешного случайным, рискованным, пожалуй, даже гибельным образом. Но не сказала ничего.
Так прошел год, за ним другой. Первус ни за что не хотел, чтобы его жена работала в поле, как жены и дочери остальных фермеров. Наличных денег у них почти никогда не имелось. Первусу было очень трудно даже выплачивать Яну Стину его месячное жалованье в мае, июне, июле и августе, хотя Стин получал гроши, так как считался дурачком и неумехой.
Селина многому научилась за этот первый и второй годы, но говорила она теперь мало. Она хозяйничала в доме – тяжелая, грязная и бесконечная работа – и старалась сохранять свежий и щеголеватый вид, насколько это было возможно. Теперь она поняла, отчего у Марты Пуль в ее 28 лет изможденное лицо, небрежные, некрасиво сшитые платья, тяжелая походка.
Ральф часто навещал ее. Он находил в их доме тишину и покой, которых не знали на ферме Пулей, где всегда стояли шум и суета. Чтобы сделать дом уютным и привлекательным, Селина решилась пустить в ход свой маленький капитал – четыреста девяносто семь долларов, оставленных ей отцом, и последний из тех чудных бриллиантов, который еще оставался у нее. Она зашила его в рубец старой фланелевой кофточки. Как-то она показала его Первусу.
– Если это продать, мы могли бы, пожалуй, выручить столько, что хватило бы и на дренаж и на многое другое.
Первус взял камень, взвесил его на своей широкой ладони, сощурился, как он всегда делал, когда обсуждался вопрос, в котором он ничего не смыслил.
– Сколько ты могла бы получить за него? Пятьдесят долларов, быть может. А мне надо не пятьдесят, а пятьсот.
– У меня есть пятьсот. У меня ведь есть в банке.
– Ну что ж, пожалуй, подумаем об этом будущей весной. Нынче у меня дела и без того по горло.
Селине этот аргумент казался неубедительным и близоруким. Но она была так недавно замужем и не умела еще отстаивать свое мнение. Она была слишком влюблена, слишком еще несведуща в вопросах фермерского хозяйства.
Зато мечту о беленькой лейке и о щетке она осуществила. Неделями все мылось, чистилось, терлось в доме де Ионгов. Кажется, не вмешайся Первус, Селина бы со своей лейкой и трехдюймовой щеткой принялась и за наружные стены дома. На окнах появились канифасные гардины, безобразный диван в гостиной покрылся самодельным ковриком. Ральф с увлечением помогал ей устраиваться, оба с восхищением рассматривали иллюстрированные каталоги магазинов и журнал «Дом и сад». Террасы, пруды с лилиями, кретон, камины, трельяжи, фонтаны – все вызывало восхищение, восклицания, иногда критическое обсуждение. Селина колебалась между английским коттеджем с зеленеющей аркой, выступающим окном и итальянской виллой с просторной террасой, где она будет гулять вся в белом с большой собакой – русской лайкой. Если бы обитатели Ай-Прери услыхали когда-нибудь один из этих разговоров между женой фермера, которая все еще оставалась юной девушкой, и мальчиком – сыном фермера, который никогда не был вполне ребенком, они развели бы руками от изумления и ужаса. Но Ай-Прери ничего не слышало и вряд ли поняло бы что-нибудь в этих беседах, оставшихся только беседами.
У Селины были пока две красивые вещи: сделанный Ральфом сундук и неполный прелестный сервиз, принадлежавший еще матери Первуса и его бабке. Она всегда поила Дирка молоком из одной из этих изящных и хрупких чашечек ей хотелось окружить своего мальчика красивыми вещами. Первус пытался протестовать, называя это сумасшедшими фантазиями, но потом оставил ее в покое.
Селина вставала всегда в четыре часа утра. Наскоро, механически одевалась. Надо было успеть приготовить завтрак к тому времени, когда Первус и Ян придут из конюшни, запрягши лошадь. Потом надо было убрать дом, почистить овощи и приготовить все к обеду, надо было шить, стирать, гладить, потом стряпать. Она придумывала способы, как бы поскорее все проделать, как бы сэкономить время, даже движение, и видела ясно, как нелепо, нерационально все было устроено и распределена работа на маленькой ферме. Во всем чувствовался недостаток предусмотрительности, недальновидность, граничившая с тупостью, наконец, отсутствие воображения. Селина была привязана к этому большому, неразвитому мальчику, который был ее мужем. Но, несмотря на розовые очки любви, она ясно видела, что он собой представляет. И в том, что она начала усердно накапливать знания по сельскому хозяйству, по культуре растений, по вопросам сбыта продуктов, – в этом сказался как будто дар предвидения. Вслушиваясь, всматриваясь, она узнавала многое о свойствах почвы, посадок, погоды, спроса на базаре. Только об этом ведь и говорили дома и в поле изо дня в день. Этот маленький, в двадцать пять акров, участок огорода был не то, что обширные, богатые фермы Иллинойса и Канзаса с их бесконечными просторами, засеянными пшеницей и рожью, рисом и ячменем. Здесь все было таких скромных размеров: акр того, два акра этого. Одна корова, один-два десятка цыплят, одна лошадь, две свиньи. В этих хозяйствах была налицо вся оборотная сторона сельской жизни и ничего – из его положительных сторон. Селина жаждала довести до совершенства обработку каждой пяди земли на их маленькой ферме. Вот западный участок был бесплоден большую часть года. И не было средств на то, чтобы дренировать и удобрить его. Не было денег на приобретение доходного соседнего клочка земли. Она ничего еще не знала о так называемом интенсивном хозяйстве, но именно это рисовалось ей в мечтах.
