Инга Берристер - Мстительница
Наверное, именно так возбужденные кровью псы травят лисицу. Весь двор бросился на Рашель. Четыре учителя с трудом вытащили ее из-под груды разъяренных тел, но уже с тремя сломанными ребрами и ключицей.
Несмотря на пристрастный допрос учителей и полицейских, Рашель ни слова не сказала о том, что стало причиной драки. Констебль был еще очень юн. Его совсем недавно прислали в эти края из Уэльса, и он сам не мог привыкнуть к здешним местам, где все говорило о нищете и жестокости. В Уэльсе люди тоже жили небогато, но их бедность была другой и сами они были другими. В душе он отчаянно жалел маленькую цыганку, но это никак не отражалось на его лице. На больничной койке девушка выглядела такой хрупкой и одинокой, что он сразу понял — сестрички в больнице проявляют к ней не больше доброты, чем ее сверстники.
Многое изменилось для Рашель после больницы. В первый раз она поняла, какая старенькая у нее бабушка, заметив на ее лице новые морщинки. В первый раз она познала страх грядущего одиночества. Что ей делать, если бабушка умрет? Цыгане прогонят в день похорон.
Пойти в приют? Рашель почти ничего не знала об этих заведениях, лишь то, что они собирали под свою крышу оставшихся сиротами цыганских детей, да еще ими пугали ребятишек в таборах, когда те баловались. Каким-то образом эти приюты соединились в воображении Рашель с тюрьмами.
Каждый день она замечала все новые следы угасания на лице бабушки. Все чаще Наоми терла больную грудь и пила специальный отвар, чтобы заснуть ночью.
Рашель жила в страхе, но об этом никто не догадывался, так как она привычно держала свой страх при себе.
Сама Наоми тоже понимала, что конец близок. Ее съедала боль, поселившаяся внутри нее, от которой она не знала, куда деться. Боль шла от опухоли в груди. Скоро она умрет, и что тогда будет с Рашель?
Наступила зима, и цыгане вновь отправились на север, на сей раз обходя стороной земли Макгрегоров. Они встали табором на пустоши недалеко от маленького городка.
Если когда-то цыгане вызывали у людей почтение или страх, то теперь их везде презирали и называли «грязными ворами». Еще никогда Рашель не чувствовала себя такой одинокой и такой несчастной. Даже пожаловаться было некому. Наоми умирала, и Рашель не желала отравлять своим нытьем, может быть, последние месяцы ее жизни.
Часами она выискивала особые травы, которые по преданию обладали волшебной силой, отдавала бабушке лучшие куски мяса, но толку от этого не было никакого.
Когда Рашель исполнилось пятнадцать лет, цыгане опять пришли на Троицын день на север. Энн Уаттс все еще училась в школе, но была уже в последнем классе. Пухленькая девочка превратилась в жирную уродину, с завистью и злобой поедавшую Рашель глазами, когда та появлялась в школе.
— Так я и знала, что цыгане явились, — прошипела она, нарочито обходя Рашель. — То-то мне почудилась вонь.
Не обращая внимания на хихиканье и смех, Рашель с гордо поднятой головой вошла в класс. Она почти так же сильно любила тишину во время урока, как ненавидела своих одноклассников. Уже довольно давно Рашель поняла, что отчаянно хочет учиться, однако из-за постоянных переездов мало что могла почерпнуть из школьных премудростей.
Да и для учителей она была одной из цыганят, которые исчезают прежде, чем их успеваешь научить чему-то полезному. Правда, читать и писать Рашель умела. Немного знала арифметику, впрочем, не хуже, чем многие ученики подобных школ, покидающие их примерно с таким же уровнем образованности.
Цыгане уже стояли в долине неделю. Однажды Рашель, сидя на уроке, поняла, что ее зовет бабушка. Когда все встали и учительница вышла за дверь, она стрелой помчалась вон из школы. Не остановившись ни на мгновение, она бежала вперед и вперед, в первый раз в жизни явив ту силу, которая отличает женщин ее племени.
Увы, она не ошиблась в своем предчувствии. Наоми умирала, правда, она узнала внучку и, напрягая все силы, чтобы побороть боль, протянула к ней руку. Много часов она провела в раздумьях о будущей жизни Рашель, которой не было места ни среди своих, ни среди чужих.
Притянув ее к себе, Наоми на ухо сообщила Рашель, где припрятала немного денег, которые ей удалось собрать с тех пор, как она поняла, что ее болезнь смертельна. Эти деньги, следовало использовать только с одной целью, и она сказала Рашель, что ей нужно сделать.
— Беги немедленно, прежде чем... я умру. Сделай вид, будто ты старше, чем есть на самом деле. Найди себе работу и живи, как живут соплеменники твоего отца. Цыганский табор тебе не подходит. Я не хочу, чтобы ты стала шлюхой. Всегда помни, я с тобой.
Горячие слезы побежали по ее холодеющим щекам, и она оттолкнула Рашель. Если она останется, табор отвергнет ее, и тогда попечительский совет отправит ее в приют. Наоми права, надо бежать.
Дрожа всем телом и проливая потоки слез, Рашель отыскала припрятанные бабушкой деньги, наклонилась над Наоми, поцеловала ее и прошептала тайные слова цыганского прощания. Она не увидит, как погребут ее бабушку, и не сможет проститься с ее душой.
Наоми открыла глаза и прочитала сомнение на лице внучки. Собрав последние силы, она взяла ее за руку.
— Уходи... Беги сейчас же... Я благословляю тебя, дитя мое... Уходи.
С того часа, когда Рашель научилась читать, она твердо знала, что единственный способ выбиться из нищеты — это образование, и, подобно тысячам других отправилась туда, где золотились на солнце шпили Оксфорда.
Она знала этот город из конца в конец, ибо не раз бывала в нем с цыганским табором. Из книг она тоже многое узнала. Но в своем невежестве Рашель не имела ни малейшего представления о множестве обычаев и запретов составлявших жизнь Оксфорда, таких же строгих, как и законы ее собственного племени.
Рашель добралась до Оксфорда в конце лета, когда ей едва исполнилось семнадцать лет. Большую часть пути она прошла пешком по старым цыганским тропинкам, тщательно сберегая бабушкины деньги и пополняя свои запасы случайными заработками, в основном работая на фермах. Рашель выбирала такие, где ей легко было укрыться от мужских притязаний под крылом хозяйки. За свою короткую жизнь она столько узнала о мужчинах, что ей совсем не хотелось испытывать на себе их власть. Рашель все еще помнила отвратительное ощущение от прикосновений их рук. К тому же мужчина стал причиной трагедии ее матери.
Ко времени, когда Рашель оказалась в Оксфорде, у нее было двести фунтов в кожаном мешочке, пришитом к изнанке юбки, но одета она была в лохмотья, которыми ее изредка снабжали сердобольные фермерши, — слишком короткие, слишком узкие, слишком рваные.
Если когда-то чужая жалость обижала, то теперь Рашель принимала ее с едва заметной улыбкой, ибо в первый раз в жизни поняла, что такое настоящая свобода. Она очень скучала по бабушке, но совсем не скучала по табору, в жизни которого только теперь начинала что-то понимать, как не скучала по недружелюбным и высокомерным жителям тех городов, в которых ей пришлось побывать. Жизнь вне города была другой... И Рашель стала другой, потому что больше никто не называл ее цыганкой.
