Джудит Майкл - Золотой мираж
Эмму вдруг осенила мысль, что Брикс рассуждает о самом себе, говоря об отце, что в этом они одинаковы, и что Брикс действительно им гордится и постарается быть похожим и во всем другом, может быть, и в том, что не так уж и хорошо. Но она позволила этой мысли уйти: ей так не хотелось пытаться ее удержать. Густое бормотанье Брикса, так близко у ее уха, гуд корабельных двигателей, который, казалось, проходил по ним дрожью, все еще не исчезавшее тепло от коньяка, который она едва пригубила, все словно вынуждало ее открыться этой мягкой ночи, перестать думать и просто чувствовать.
— Ты изумительна, когда слушаешь, — заявил Брикс. Он взял руку Эммы и положил ее на сгиб своей, так, что какая-то часть его тела оказалась прижатой к Эмме. — Знаешь, я тебе рассказывал о Эйгер Лэбс, там. Обычно это не так уж здорово работать на своего старика, но мы действительно работаем вместе, я хочу сказать, он доверяет мне, и все больше; я вице-президент компании и она скоро станет моей, когда ему надоест, или он купит еще несколько других. — Он помедлил. — От него многому можно научиться; он на голову выше остальных, он всегда превосходит их и по делам и по мыслям.
— Ты похож на него, — сказала Эмма.
— Знаю. Ты должна посмотреть на его фотографии — в моем возрасте — как близнецы. Иногда меня это пугает, как будто я — это не я, а просто его копия. — Он остановился и развернул Эмму к себе. — Мне нравится говорить с тобой. И имя твое нравится. Эмма. — Он произнес это мягко, словно лаская слово своим голосом. — Эм-м-ма. Как будто мурлыканье. Наверное, его можно напевать вместе с дыханием, даже когда говоришь о чем-то другом. И ты так красива. Я просто смотрю на тебя и произношу твое имя: как это может быть? Господи, да ты краснеешь. Я и не думал, что девушки еще это умеют. Тебе нечего стесняться: я очень искренен. Искренен и галантен.
Эмма поискала в его лице насмешку, но не нашла. В тусклом свете тени обозначили впадины на его щеках, высокие скулы, и резкие линии его носа. Ей нравилось на него смотреть, нравилось наблюдать, как он говорит. Ее привлекал его рот, полные чувственные губы, которые, казалось, обещали таинственные удовольствия, и его глаза, черные, как океан, или как зеркала, которые ничего не отражают.
Он снова пошел, увлекая Эмму за собой. Захваченная врасплох, она споткнулась, и его хватка стала крепче.
— Будь рядом. Я не хочу тебя потерять.
Эмма поплыла вслед за ним, шаг за шагом. Вот что значит быть богатой: встречаться с такими людьми, как Брикс и его отец, и жить такой же жизнью, как они.
— Вся штука в том, — сказал Брикс, — что когда ты растешь сам по себе и никто на тебя более или менее не обращает внимания, то начинаешь понимать, что именно нужно делать, чтобы выжить. Я понял это уже давно и теперь мне никто не нужен; не то, чтобы со мной грубо обращались — просто я был сам по себе.
Я могла бы сделать так, чтобы ты нуждался во мне, подумала Эмма. Я могла бы сделать тебя счастливым.
Через минуту до нее дошло, что Брикс сказал нечто странное. Зачем он говорил, что не хочет терять ее, а потом, почти сразу после, что ему никто не нужен? Она уже открыла рот, чтобы спросить, но затем прикусила губу. Когда-нибудь я спрошу, подумала она, не теперь; теперь ей не хотелось разгонять все чары.
Он был так красив, и так много знал, а когда он произнес ее имя, подержав его во рту, словно изысканное вино, то оно прозвучало для нее совсем по-другому, и она подумала, что и она сама другая, какая-то новая, и только из-за Брикса. Ему двадцать четыре года, и он знает больше, чем любой парень его возраста. Он знает все о плавании в батискафе на Каймановых Островах, и о том, как ездить на мотоциклах по Уэлшу; он ходил на лыжах в Гштааде и спускался по склонам в Аспене; он ездил на велосипедах среди виноградников Испании и летал на шарах в Бургундии, и участвовал в гонках на катерах в Монако, и ездил верхом по тосканским холмам. Казалось, не было ничего такого, чего бы он не пробовал, и Эмма слушала его с тоскливым чувством, что ей никогда его не догнать, потому что, что бы она ни делала, Брикс всегда будет далеко впереди, более умелый и знающий, и опытный, чем она может надеяться когда-либо стать.
Ее рука была теплая и твердая в его ладони; их тела соприкасались во время ходьбы, и Эмма чувствовала себя открытой и готовой ко всему, и такой счастливой, что едва могла вместить в себя эту радость, но где-то глубоко под счастьем скрывалась тревога — а не скучно ли ему с ней, так мало знающей. Она попыталась вспомнить что-нибудь, что показало бы ему, что она какая-то особенная, что-нибудь, что впечатлит его и заставит хотеть ее больше, чем всех тех других женщин, которые, без сомнения, лежали, ожидая его по всему миру.
— А моя мать выиграла лотерею, — выпалила она.
— Вот это да! — Брикс снова остановился. — И сколько это было?
Волна смущения охватила Эмму. Слишком много, прозвучит как ложь.
— Так сколько? — повторил он.
— Шестьдесят миллионов долларов, — сказала она и поспешно прибавила, — но, конечно, мы все это не получим: нам будут выплачивать в течение двадцати лет и отнимут налоги…
— Шестьдесят миллионов! Боже ты мой — шестьдесят миллионов? Это больше, чем лотерея — это просто горшок золота! Слушай, это самая потрясающая вещь, которую я слышал! И что вы собираетесь с ними делать?
— Все, — сказала Эмма.
Он рассмеялся; он был ужасно взволнован:
— Например? Ну, так, с ходу?
— Ох, посмотреть все те места, которых не видела — а это весь мир, практически — и узнать про плавание в батискафе и езду верхом, и про лыжи и воздушные шары и… про все.
Он снова рассмеялся:
— И когда ты собираешься начать?
— Не знаю. Я осенью иду в колледж, но кое-что я могу успевать и летом…
— Да ты можешь отделаться от колледжа. Можешь начать прямо сейчас. Эмма, это будет потрясающе — я могу тебе помочь. Ты понимаешь, поучить тебя. Я увезу тебя туда, куда ты захочешь; мы объездим весь мир; мы поедем…
— Но ведь ты работаешь. А я должна идти в колледж. Моя мама хочет, чтобы я отучилась в колледже.
— Слушай, ты ведь уже взрослая…
— Это ее деньги, — сказала холодно Эмма. Брикс опомнился.
— Точно. Я увлекся. Ты лучше знаешь, ты и твоя мама; я не собираюсь вмешиваться. Но может быть, когда ты решишь, что пора, ты дашь мне знать? Мне бы хотелось в этом поучаствовать, Эмма, и я помогу чем смогу. — Он повернул ее к себе и обвил руками. Он был на четыре дюйма выше ее; как раз, подумала Эмма. — Боже, какое счастье, что ты здесь. Эмма. Эмма.
Он легко поцеловал ее, затем прижал к себе крепче и открыл ее губы своими. Пальцы Эммы оказались в его волосах — она хотела раствориться в нем. Счастье. Какая удача. Моя счастливая звезда. Моя счастливая ночь. Не прекращайся, взмолилась она, не кончайся. Я никогда не попрошу ни о чем другом; я только хочу, чтобы это длилось вечно.
