В глубине тебя - Фло Ренцен
— Хорошо, коллеги из нашего сената его вспомнили, а то он там прятался. Нагрянула к нему проверка — подряды, конечно, все по-черному. Нарушений мер по безопасности куча… Правда, проект почти достроен, до внутренней отделки дошли — не ломать же его теперь. И не представить, какие делишки он, наверно, через него отмыть хотел. Но я вам ничего не говорила! — категорично заявляет Дорен.
— Не говорили, — соглашаюсь я… категорично. Я ж тоже так умею, категорично. — А я ничего не слышала. И поверить не могу, если честно. И что касается г-на Херманнзена… младшего…
— Вы его знаете?
— Знаю! — «повышаюсь» я. — А вы знаете меня и знаете, что человек я здравомыслящий и в деле… кхе-кхе… не первый год. И не впервой сталкиваюсь с клеветой и… и… кознями по устранению конкурентов!
Да, думаю. Да. Дело ясное, прозрачное, как стеклышко. И как я сразу не догадалась.
— Конкурентов? С чего вы взяли?..
— Дайте я скажу, что за фирму ваши «панковские коллеги» подключили теперь к редевелопменту. Дайте скажу — а вы не расценивайте это, пожалуйста, как критику в адрес властей — наоборот, я знаю вас, как безупречного чиновника и знаю, что вы меня поймете правильно.
Поднялась-таки температура — чувствую, как меня поколачивает. Ну и пусть.
Вколачиваю свои бредовые рассуждения если не в нее, то просто в пустоту. Пустота распространяется и внутри меня — его проект, наш проект отняли, отобрали у него. То, над чем мы так тяжело и трудно работали, над чем пыхтели, чем болели и из-за чего расстались. Неважно, что сейчас она призовет меня к порядку, а эмоции попросит оставить за дверью ее кабинета, неважно, слышит ли она меня вообще — мне нужно поведать хоть в какую-нибудь сферу, что так нельзя…
— Ведь так нельзя! Так нель-зя! — говорю не резко, но решительно. — Вы знаете, сколько человек Херманзен внедрил в этот проект? Вы знаете, сколько рабочих мест обеспечил? А его самого знаете? Человек зашивался на этом, с такой отдачей работал… В кратчайшие сроки закончил… «Разбирательство»… — да он же кровное свое вложил в это дело… Он не мог не знать, что его поймают…
Скорее, ему было по фиг, и он тупо молотил до упора. Но я все равно толкаю ей про Herzblut — так по-немецки говорят, «кровь сердца», когда подразумевают «кровное».
— Я сразу вижу, когда человеку не наплевать, — продолжаю я. — Тендер-тендером, а Херманзен все это не ради отмыва денег… Не знаю, надо ли ему там было что-то отмывать, я не бухгалтер. Но знаю только, что он душой болел за это дело… Ведь вы поймите, тут же дети… и подростки…
Ведь она хоть и «нетрадиционная», но у нее тоже есть дети… одна… дочка…
— Ведь он ради детей старался, — распинаюсь, — чтоб все с умом сделать и вовремя… Известно ли вам, какое у него было тяжелое детство… Очернить ведь любого можно, но только не его… только не его…
— А вы, наверно, сильно его любите, — произносит Дорен, сочувственно глядя мне прямо в слезящиеся, итит их мать, глаза.
— Конечно, люблю! — горячо соглашаюсь я. — Как же его не любить?!!
Меня несет уже по-полной.
— Ведь он один такой. Таких, как он, больше нет.
Она понимающе кивает головой, даже не думая возражать..
А мою взбудораженную горячность сменяет холодная ярость. Эти твари, они ведь тупо на его проекте навариться решили, на моей идее. Кто-то слил им, они и подхватили. Наверно, в Панкове ведомстве крыша есть, да мало ли. Гореть им, думаю, синим пламенем. Щас я им устрою Варфоломеевскую ночь.
— Безосновательно «свистеть» не в моих правилах, — продолжаю я уже гораздо хладнокровнее, жестко даже. — Но тут особый случай: прошу, нет, требую разобраться. Фирмой, которой ваши панковские коллеги собираются передать финализацию редевелопмента «сигаретной», руководит вот кто.
Показываю Дорен протокол о принятии «Котти», а на нем — имя-фамилию «протокольного субъекта». — Так вот, они с сожительницей — тоже работницей этой фирмы и в прошлом — домовладелицей, хозяйкой второй половины здания, ныне принадлежащего ЭфЭм — содержали бордель, в простонародье именуемый «Домом Короля». Располагался он в этом здании, которое мы с вами собрались ремонтировать. Нелегализованный, само собой — в налоговую не было отведено ни цента, — да, про налоги, про налоги ей, а то иначе за них не ухватиться. — Все безусловно потому, что женщины, работавшие там, были пригнаны туда насильно.
Да нет, скорее всего, фигня это все. Скорее всего, не насильно. Хорст не совсем пургу гнал, как ни взбесил меня тогда. Скорее всего, им вообще нравилось там работать на себя да на аренду — все тебе не Лотос или другой бордель похуже.
«Есть места и похуже».
А мне плевать, сказала.
«Она не конченая».
А это мне решать.
Выношу резолюцию:
— Вот кого следует лишить разрешения на бизнес. Наглухо. И наказать по-полной.
Лишить и наказать — ну и что…
На этом мое воспалившееся было красноречие иссякает. При всей моей взбешенности считаю завал Риты и ее хахаля-«субъекта» делом второстепенным.
Дорен все слушает, слушает… Лишить и наказать… Она-то не сможет ни лишить, ни наказать, даже если прониклась всем этим сейчас. Может, хоть доложится куда-нибудь auf dem kurzen Dienstweg, то есть по своим внутренним каналам.
А я чувствую теперь глухое опустошение и добавить мне уж больше нечего. Наговорившись, беру себя в руки и переключаю нас с ней на мое дело.
Делаем вид, что мы с ней обе профессионалки и обсуждаем «Котти», ради которого я, собственно, пришла.
К тому, которого я «люблю», мы больше не возвращаемся и прощаемся как ни в чем не бывало.
* * *
Мне херово. Мне совсем херово. Мне херовее, чем херово.
Когда строишь, будь готов к разрушению. Будь готов, что в один далеко не прекрасный день проект твой развалится, словно карточный домик.
Выпуливаюсь из дверей сената, бегу на метро в сторону дома.
Но мне хочется не домой. Мне хочется… на стройку, посмотреть, как там он, наш карточный домик. Мне хочется залезть в обломки и бродить среди них — пусть хоть завалятся надо мной. Пусть погребут под собой меня.
Я, кажется, начинаю бредить. Не знаю, сколько у меня — нет градусника. Но знаю, прекрасно знаю, что кроме суки-Риты, которая никак утихомириться не может и которой хрен ее знает, как вообще стало известно, что он делает «карточный домик», настучать
