Американская королева (ЛП) - Симон Сиерра

Эш кивнул.

— Ужасно, не так ли? Теперь ты понимаешь, почему она выглядела такой удивленной. Такой грустной.

Он снова подошел ближе, на этот раз встал рядом со мной и всмотрелся в лицо статуи.

— Некоторые люди говорят, что это была опрометчивая клятва, — клятва, данная в спешке, без особых размышлений, и это может быть правдой. Но я думаю, что так говорят люди никогда не знавшие войны. Никогда не знаешь, что пообещаешь себе или богу, пока сам не столкнешься с последствиями. Пока тяжесть бесчисленных жизней не окажется на твоих, и лишь на твоих плечах.

Я повернулась, чтобы взглянуть на Эша. Рассмотреть его лицо, расспросить, но мне потребовалась секунда, чтобы вспомнить о своих мыслях, потому что, блядь, он был так хорош собой. Горячий — неподходящее, недостаточно характерное слово. Оно не могло описать всю его мускулатуру. Оно не могло рассказать о мощи тела, о проницательном взгляде, неожиданно твердых линиях губ.

— Так ты хочешь сказать, что одобряешь его жертву?

— Ебать, нет, — сказал Эш, когда человек, всегда контролирующий эмоции, использует слово «ебать» — это бесспорно эротично. — Даже принимая во внимание тот факт, что человеческие жертвы были нормой в Леванте, это не должно было быть нормой для израильтян, не в период Судей. Раввины еще тысячу лет назад утверждали, что Иеффай не убивал свою дочь, он «принес ее» в жертву, будучи рабом религии. Некоторые люди думают, что это никогда не случалось, но это история нужна лишь для объяснения женского ритуала, когда оплакивали смерть девушки.

— А ты что думаешь?

Эштон немного прищурился, всматриваясь в статую, словно мог убедить ее рассказать свои секреты. Через несколько секунд он пожал плечами и вздохнул:

— Я думаю, что на самом деле произошедшее менее важно, чем история, которую мы хотим видеть здесь. Это легенда о морали, предостерегающая о глупых клятвах? Иной рассказ о морали, отмечающий праведность соблюдения клятвы, даже когда это трудно? История, показывающая, как языческие традиции стали основой для авторов левитов? Первый шаг к пониманию чего-либо — будь то Библия или «Пятьдесят оттенков серого» — это признание того, что мы воспринимаем это с современной точки зрения. Мы хотим, чтобы это что-то значило, а потому предвзяты, осознаем этого или нет. И обычно мы придерживаемся идеи, которую сами хотим увидеть.

— Ты хочешь отринуть ее? Это ты имеешь в виду?

Впервые он взглянул вниз, и на мгновение, всего на мгновение, я увидела на нем груз смертей, каждое сражение, каждую холодную ночь, проведенную в болотах Восточной Европы, тянущие его вниз. И затем он повернулся ко мне, и все исчезло, сменившись печальной улыбкой.

— Я надеюсь, это означает, что Господь прощает солдат за неприемлемые жертвы. Ради решений, принятых в разгар боя, когда не было иного выбора, можно лишь спасти большинство, даже если это означало, что кто-то должен сгореть, — он глубоко вздохнул. — Я имею в виду метафорически.

Я обняла его.

Не знаю, почему сделала это, преодолев ту скрупулезную неловкую агонию, возникающую рядом с ним, но Эштон казался таким измученным, таким обремененным, что мое сердце не знало иного способа показать ему, что все в порядке. Я здесь, я знаю, и это нормально.

Поэтому я обняла Эштона за талию, повернулась лицом к его широкой груди и притянула к себе. Его вылетевший вздох скорее напомнил приглушенный стон, а затем его руки тоже обвили меня. Я почувствовала его губы на макушке моей головы, а затем его нос и щеки, будто он протирался лицом о мои волосы. Словно он хотел прожить жизнь между волнистыми локонами.

— Кажется, тебе всегда нужно меня утешить, — сказал он, касаясь губами золотой косы.

— Мне нравится, когда тебе хорошо, — прошептала я.

«Лучше, — сказала какая-то отдаленная часть моего подсознания. — Ты хотела сказать, что тебе нравится, когда ему становится лучше». Но это было не совсем так. Возможно, совершенно не так, потому что, когда Эш чувствовал себя хорошо, у меня в мыслях всплывали различные фантазии, связанные с губами. И любые образы, связанные с Эшем, казалось, были с губами, потому что я чувствовала, как толстая эрекция надавливает на низ моего живота.

Я снова прижалась к нему, вызвав настоящий стон. Рука Эштона скользнула по моим волосам, пальцы зарылись в локоны на затылке и потянули мою голову назад, как я себе и представляла в ресторане. Молча он уставился на мои раздвинутые губы и обнаженную шею, тяжело дыша; его эрекция теперь напоминала сталь, прижатую ко мне.

Он не задавал вопросов, не произнес ни слова, но все его лицо казалось пронизано вопросом. Все тело — твердый член и жадные руки. Тебе нравится это? Желаешь большего? Будешь ли ты ползать для меня? Кровоточить для меня?

Он так и не спросил вслух, но я ответила:

— Да, прошу.

Его рука сжалась в моих волосах, зрачки расширились, и на один прекрасный момент я подумала, что он меня поцелует. Поставит на четвереньки посреди двора и даст причину больше не оплакивать мою невинность. Я думала, что он затащит меня за волосы в свой гостиничный номер и выпустит каждую тень, мелькающую в зеленых глазах.

И тут миг заколебался и распался, как волна. Энергия рассеялась; мужская рука в моих волосах ослабла, а затем исчезла — Эштон отступил назад и провел дрожащей рукой по лицу.

— Это было неуместно, — сказал он неуверенно и потер большим пальцем лоб. — Это было неправильно. Мне очень жаль.

Я шагнула вперед, как бы держа в руках собственное сердце.

— Это не было неправильно. Я сказала «да», Эш…

Но то, что я собиралась сказать далее — то, что он сделал бы — не более чем еще одна различимая запись в дневнике о том, что могло быть. Потому что в этот момент во двор зашел мой дедушка, улыбаясь нам обоим, совершенно не замечая то, что произошло между мной и Эшем всего несколько мгновений назад.

— Майор Колчестер! Я подозревал, что вы любитель искусства. Несправедливо приезжать на обед в музей.

Я позволила дедушке обнять меня сбоку и поцеловать меня в висок.

— Эш, в смысле, майор, рассказывал мне об этой статуе. Очень печальная история.

Эш перестал тереть лоб, и взял себя в руки.

— Это история из еврейской Библии, — пояснил он немного рассеянно.

— А, можете не продолжать, — сказал дедушка. — Все эти ветхозаветные истории слишком ужасны для моих усталых костей. Это часть Мессы, когда я обычно ухожу в уборную.

— Дедушка, это неправда, — сказала я.

— Было бы забавно, если бы было правдой, разве нет? — спросил он, поморщившись. — В любом случае, я пока украду Грир, но не буду извиняться, потому что ты увидишь ее сегодня вечером, и вы сможете обсудить более страшные истории из Ветхого Завета.

— Сегодня вечером? — в унисон спросили мы.

— На празднике в честь дня рождения Мерлина, разумеется, — проинформировал дедушка. — Я приведу своих внучек и знаю, что вы приведете с собой превосходного капитана Мура. Тогда у вас будет еще больше времени для разговоров.

Эш открыл рот, плотно сжал губы, а затем ответил:

— Да. Нам с Грир нужно поговорить

Взгляд, брошенный мне, был ни чем иным, как призывом, практически мольбой, и я все еще ощущала его пальцы в своих волосах. боже, я хотела, чтобы он попросил меня что-то сделать, умолял меня, о чем угодно, и я так хотела этого, что чуть не решилась на собственную опрометчивую клятву.

— С нетерпением жду разговора, — обескураженно сказала я.

Но Эш не выглядел довольным. Он казался несчастным.

— До встречи, сынок, — сказал дед, и я помахала Эшу, когда мы с дедушкой направились к дверям. Эш помахал в ответ, снова вернувшись к неприступному спокойствию.

Я дрожа вышла из внутреннего двора.

Что сейчас произошло?

ГЛАВА 12

Пять лет назад

Абилин взвизгнула, обвила мою шею руками, задушив в объятьях: