Мой плохой босс (СИ) - Шэй Джина "Pippilotta"

Нет, у меня частенько летают те, кто хочет именно этого, но…

Первый раз вижу, чтобы саб улетал с первой порки…. С моей абсолютно бесцеремонной порки! А ведь спейс — это не только гормоны, для спейса нужно и особое эмоциональное состояние.

Но это невозможно подделать, невозможно имитировать.

Значит — он меня принимал. До последней секунды.

Это из ряда вон.

Он должен был меня остановить, я давала ему на это добрый десяток шансов, давала возможность обойтись малым уроном, признать свое поражение, а он…

Он выдержал меня. Меня! Садистку и порщицу, которая с двадцати не выпускает из рук ремня. Которая никогда не наедается малой толикой боли, именно поэтому никогда не связывается со свежими сабами.

Поэтому, и кое почему еще.

Но мысли сейчас не об этом. Мысли сейчас об Антоне.

Все так занятно… А я-то еще думала, почему у меня такое помрачение в сторону ванильного мальчика произошло. Оказывается — чуйка сработала. Оказывается, вот он — мой идеальный поганец для наказаний. Дери и дери. А он будет летать и просить еще.

Ур-р-р, как же вкусно это звучит.

Надо почаще слушать чуйку. Тамара вон на взгляд в мужике потенциального раба углядеть может — возможно, поэтому и пустила Верещагина. А я…

А мне нужно озвученное желание. И можно еще ошейник в зубах принести. И контракт, чтоб потом — никаких претензий, что я зашла за обозначенные границы.

Вообще — я и сейчас зашла. Я выдрала не Тематичного мальчика. Без контракта. Но…

Он сказал, что согласен на это. Я не заставляла его ложиться под ремень. Выбор у него был. И столько возможностей отказаться, сколько я ему предложила — никому еще не предлагала. Так что…

Сам нарвался. Я мучиться угрызениями совести не собираюсь.

— Еще, еще, — голодным шепотом отдается его голос в ушах, будто заблудившееся в закоулках моей души эхо.

Буквально умолял меня продолжать. Он — и умолял.

Ох-х.

Я осторожно поправляю на плече Верещагина покрывало. В конце концов, я же не хочу, чтобы он замерз.

Могла бы — обернулась вокруг него вместо пледа. И лежала бы на нем, покусывала за ухо, пока бы он не проснулся. Но лучше дать ему отдохнуть, а пока решить, что делать с ним дальше. Ох, если бы еще получалось думать…

Скольжу пальцами по его губам, любуюсь. Всем им.

Есть какая-то красота в уставших мальчиках, отходящих после порки. А забывшийся в дреме после спейса Антон сейчас — это нечто совершенно восхитительное, глаз оторвать невозможно.

Накормленная жестокая тварь в моей душе удовлетворенно любуется измученным лицом Антона. Моя порка далась ему нелегко. Очень, очень нелегко. И осознавать это — немыслимый садистский кайф.

Впрочем, я о себе все знаю, да. И я знаю — чем меня можно пронять.

Сижу, чуть запрокинув голову и слегка прикрыв глаза, а сама будто наяву вижу, как по его телу после очередного удара ремнем проходит волна. И как он сам ловит ртом воздух, чтобы «запить» им боль.

Нет, не только мазохист. Мальчик, до одури жаждущий наказания. Чистый, не поротый ни разу до сегодняшнего дня, но какой же вкусный…

И все-таки, что мне делать с ним дальше?

Я не собиралась с ним продолжать. Вообще не собиралась, когда бралась за ремень.

Именно поэтому — порка была действительно жесткой. Если бы я была намерена делать из Верещагина саба — я бы начала совсем по другому. К боли приучают постепенно.

Но нет, никакой постепенности, никакой пощады ему сегодня не было положено.

Я была уверена, что он не выдержит, и благодаря этому козырю готовилась послать его к чертовой матери.

Без обсуждения, без разговоров, и просто очертив Проше уровень возникших проблем. Он бы разобрался, и скрывать это от него мне смысла не было. В конце концов — это поставило наш с ним контракт под удар. И только Проша мог решить, хочет он продолжать, или нет.

Вот только Антон выдержал мою порку до конца. И довольно экстравагантным способом доказал мне, что все, что было им предложено — было предложено искренне.

Как такое вообще возможно? И он — может быть Нижним? Моим Нижним?

Это слишком волшебно, чтобы быть правдой.

Антон, вздрагивает — я ощущаю это просто потому, что не могла убрать ладонь с его небритой щеки.

Опускаю глаза

Встречаю его острый взгляд и сама. Ощущаю, как он вздрагивает еще сильнее. Будто бы даже слегка панически.

— Тише, тише, мой хороший, — негромко замечаю я. Абсолютно мирно. Сейчас — войны не будет.

Какая война после порки?

Я кажусь сама себе сытой волчицей. Вот он мой кролик — тепленький, вкусненький. Кровоподтек моего засоса у него под ухом, на заднице живого места нет. Съела бы всего. Даже не знаю, откуда откусывать первый кусочек. Все такое вкусное…

И все-таки…

Нет, мой спокойный тон не срабатывает и явно Антона не успокаивает. Он дергается, резко выворачиваясь из моих рук.

И ничего позитивного в его лице я не наблюдаю, только неприязнь, которой становится все больше. Со всяким его движением, которое явно тревожит пострадавшую во время порки пятую точку.

Ну что ж. Да, так бывает.

Эйфория сабспейса закончилась. Начался дроп*.

— Воды хочешь? — я киваю на столик в самом углу, там стоит графинчик как раз для таких случаев. И если кое-кто не будет дергаться — я ему стакан с водой даже подам.

Мне не сложно. Сейчас — не сложно, когда зверь накормлен и весь мир дышит мне в такт. И позаботиться о том, кто дал мне утолить мой голод — моя святая обязанность.

— Нет, — категорично бросает Верещагин, подтягивая покрывало с кровати повыше. Чтобы удержаться и не фыркнуть от этого жеста, мне приходится приложить усилия.

Нет, мой мальчик, меня в тебе интересуют не кубики на твоем животе.

А то, что меня интересует — я уже сегодня видела довольно долго. Да еще и в том виде, в котором мне хотелось тебя увидеть — расписанным моим ремнем.

— Ты… — Антон будто бы даже захлебывается мыслями, в попытке сформулировать предложение до конца, — что ты со мной сделала? Что это было?

Так, первый дурацкий вопрос я, пожалуй, проигнорирую. Что отвечать на это?

Я тебя выдрала, малыш.

Но это же очевидно, разве нет?

— Это был сабспейс, — я невозмутимо пожимаю плечами, — бывает такое у Нижних. Понравилось?

— Нет! — Антон рычит с излишней резкостью, с излишней быстротой, что становится очевидно — он врет. Я даже не удерживаюсь от смешка.

Ну да, ну да, не понравилось.

То-то тебя так ломало, что ты вымогал у меня один удар ремнем за другим. То-то ты бесил меня, лишь бы я с тобой не церемонилась. А ведь это было ДО спейса. А в нем — я знаю, кайф сильнее. Настолько, что никакой оргазм после него уже и не нужен.

Антон соскакивает с кровати, хватается за твои шмотки. Подставляет моим глазам свой «тыл».

И все-таки, все равно — красивый поганец. Вот как бы он ни бесил меня вне этой комнаты, все равно, как бы я его ни ненавидела за эту выходку в ресторане, все равно красивый.

Понятно, почему пользуется таким спросом.

Понятно, почему я сейчас смотрю на него, и на языке становится сухо.

Хочу. По-прежнему хочу.

Но чего ради мне делать для него уступки? Да, вопрос с рестораном вроде как оплачен поркой, но это не повод срочно прыгать на его член.

Я все еще не вижу с его стороны ничего внятного. Завтра утром после порки он может проснуться и снова стать привычным для меня мудаком.

Мне интересно, чего хочет он сам. От меня, да.

Движения у Антона рваные и явно доставляют ему лишние неприятные ощущения. В конце концов, у него на заднице живого места нет. На потрясающе красивой заднице… И следы от ремня её не портят, лишь только добавляют «лоска».

Красотища. Просто кайф на это смотреть, как хотите.

Мои следы. Следы того, что этот поганец был моим, кормил меня.

Верещагин замечает, что я пялюсь на него — да и на что конкретно я пялюсь.

— Отвернись, — шипит он яростно, будто отстаивая свою территорию.