Татьяна Веденская - Гений, или История любви
Отдельную полку наверху, в купе Ингрид и Готье, занимал чемодан с реквизитом. Там лежали костюмы, какие-то венки, какие-то фенечки — все это уже использовалось, уже применялось и имело свое место и значение в предполагаемом концерте. Только у Сони-Элизы не было еще ни образа, ни костюма, ни продуманного места на сцене и в жизни этого бурлящего страстями организма — молодой этногруппы «Сайонара». Она не думала об этом. Больше того, она об этом даже не догадывалась, предполагая по наивности, что каким-то образом можно будет все решить очень просто и выйти на сцену в чем есть — в джинсах и полосатой маечке. Кому там есть дело, во что одет клавишник, он ведь все равно стоит на заднем плане, практически в небытии.
— Это будет ее первый концерт, — сказал Готье Ингрид, когда та в очередной, сотый уже раз выглянула из купе, чтобы посмотреть на Элизу. — Она не начнет лажать? Я имею в виду… она хорошо играет — не вопрос. Но нервы. Не станет ее бить кондратий?
— Думаешь, есть смысл с ней поговорить? — задумчиво протянула Ингрид, продолжая наблюдать за Элизой.
— Вообще-то, надо признать, она не выглядит нервной, — заметил он, тоже сунув нос в коридор. Элиза не видела их, она смотрела в окно, и лицо ее было безмятежным. — По ней вообще ничего нельзя понять. Но я не думаю, что у нее случится боязнь сцены. В конце концов, она же выступала у себя в школе. Лучшая на курсе, по словам Вовки.
— Ну и хорошо. Значит, в любом случае не будет сюрпризом, — добавил он и тут же потерял интерес к теме.
Он погрузился в чтение одной из лежавших на столике в купе газет, а Ингрид снова посмотрела на Соню и подумала, что неплохо было бы обыграть ее внешность. Притягательная юностью и хрупкостью, но в целом довольно блеклая, она не подходила к сцене, по мнению Ингрид. Добавить красок или скорее сделать что-то эпатажное, чтобы она смотрелась поинтереснее. Ингрид хорошо разбиралась в таких вещах и знала, что такие вот бледные невыразительные блондинки, даже если они вполне мило и привлекательно выглядят, когда на них смотрят с близкой дистанции, издалека, из зала, будут выглядеть еле заметно. Скучно и никакой пользы для имиджа независимой, оригинальной группы. Надо что-то придумать.
Таким образом, то, как Соня выглядела на своем первом в жизни концерте, было целиком и полностью идеей Ингрид, а не Готье, как говорили позже. Готье тут был совершенно ни при чем.
Глава 7
Гастрольная деятельность только на одну сотую состоит из аплодисментов и криков «Бис!». В остальное же время это нечто иное. Соня имела весьма смутные представления о том, что именно ее ждет в Перми. Ингрид же, напротив, знала все достаточно хорошо. Хоть группа «Сайонара» и была совсем юной, им уже довелось поболтаться по различным бессмысленным мелким мероприятиям — в Подмосковье в основном. Но это дела не меняло. Сначала были тюки, и были эти тюки тяжелы. И ничего с этим нельзя было поделать, если ты не хочешь, конечно, играть под фанеру. Ингрид и была бы не против, но Готье против любой фанеры возражал.
Он вышел из поезда свежий, отдохнувший, а как уж это ему удалось — никто не знает. Все остальные вышли помятые, немытые и небритые. Леший вообще из поезда еле выбрался, ему посчастливилось найти в соседнем купе парочку командировочных, и всю ночь он давал внештатный концерт, щедро оплачиваемый спиртным командировочных.
— О, мать моя женщина! Прикрутите солнце! — взмолился он на перроне, прикрывая лицо ладонью.
— Вот кто заставлял нажираться? — ворчала Ингрид. — А нам теперь самим все таскать? Что стоишь? Вовка, отодвинь Элизу! Что она у тебя под ногами путается.
— Она не путается, она стоит, — буркнул Володя, подумав про себя, что Элиза ни черта не «у него». Хотя он бы и был рад, но за всю дорогу Элиза ему слова доброго не сказала… то есть она и никогда не говорила, но она ушла и почти что всю дорогу провела одна, погруженная в себя, а Володе пришлось сидеть в купе и вместе со Стасом, дудочником, слушать бесконечные жалобы Яши на желудок, на просроченные булочки, которые подавали на обед, на то, как обманывают кругом потребителей. Соня общалась только с Борисом Николаевичем, которого тоже зачем-то взяли в поезд, хоть он и не был там нужен никому. Готье не захотел его оставить дома с кем-нибудь из знакомых.
Ингрид злилась, все свалилось на нее одну, и свалилось многое. Борис Николаевич надул в тамбуре, когда они пересчитывали чемоданы, и Ингрид вляпалась в лужу. Яша снес вниз только свою гармонь и ручную сумку, демонстративно проигнорировав кучи барахла в тамбуре. Леший чуть вообще не забыл в поезде басуху, без которой его личное присутствие в Перми теряло всякий смысл. Сумка с перкуссией порвалась — не выдержала тяжести засунутых в нее дополнительно дисков и плакатов. Диски были сделаны второпях, всего пять песен и четыре инструментальные композиции. Песни, собственно, «Сайонары», а к ним еще четыре вещи, записанные Готье, только чтобы забить место.
Чтобы только он согласился наиграть эти четыре чертовы вещи, Ингрид умоляла его неделю. Он отмахивался, называл это все дилетантством и непотребщиной и говорил, что Ингрид сама по себе и все ее идеи непоправимо портят его репутацию как музыканта.
— Пусть дилетантство! Пусть шарлатанство! У нас там будет реальная возможность эти диски продавать. Нас же никто не знает. Нам нужно использовать любую возможность.
— А я не желаю, чтобы меня знали таким. Любая возможность для чего? Втюхать себя людям. Мне это противно, я не торгаш и халтурщиком быть не желаю! — отрезал Готье, а потом, за неделю до отъезда, взял да и наиграл за пару часов нужные двадцать минут звука. Бросил ей запись и сказал, что она может теперь торговать его телом и кровью столько, сколько пожелает. Сказано это было так, словно Ингрид — старуха-ростовщица, по которой, знаете ли, топор плачет.
— Это же все для нас, для тебя! — возмущалась она.
Но доказывать что-то Готье было бессмысленно. Он, как обычно, ехидно хмыкнул и ушел. Композиции, кстати, были отличные. Жаль, конечно, что не песни, но… что поделаешь. Если бы Готье был хоть чуть-чуть адекватнее, если бы с ним можно было хоть как-то договариваться… Из того материала, что у него был, можно было бы уже три альбома забабахать.
Ингрид это просто не понимала. Его позиция была ненормальной, и она никак не могла понять, чего же он хочет на самом деле. Делать музыку или нет? Выступать или лежать на диване? Когда она записывала свою песню «о любви», все было просто и профессионально. Гримеры, стилисты, программа продвижения. Финансирование, щедрая рука ее Пушистика. Было понятно, что это бизнес и что в нем конкуренция, и длинные ноги и пышная грудь — отличные показатели, а голос — дело наживное. Да, все это не имело отношения к искусству, к искусству ради искусства, которым бредил Готье.
