Анна Берсенева - Игры сердца
«Сильно ты свою работу любишь, – усмехнулся Иван про себя. – Так заработался, прям хоть к ордену представляй!»
Как бы там ни было, а сейчас он был свободен от работы, и Марина сидела в шаге от него, и…
В ту минуту, когда Иван соображал, что бы такое ей сказать, чтобы его намерения стали для нее очевидны, но при этом он не выглядел бы в ее глазах торопливым хамом, – ожила рация, которую он прикрепил к ремню.
– Штормовое предупреждение, – услышал он голос Андрея Мартинова. – Всем вернуться на баржу. Срочно.
Иван посмотрел на озеро и сразу заметил перемену. Да это и мудрено было не заметить: водная гладь, которая пять минут назад переливалась солнечными блестками, теперь пошла серыми волнами, на гребнях которых уже показывались пенные барашки. Как же быстро это случилось! Буквально в те пять минут, когда Иван разглядывал Маринину красоту. Недолгим оказался покой священного Байкала.
«Ресничного недолговечней взмаха», – мелькнуло у него в голове.
Его поразила эта строчка, когда он впервые увидел ее в томике Мандельштама: «Вся прелесть мира ресничного недолговечней взмаха». Оля готовила лекции по переводам, сделанным русскими поэтами, а это как раз и был перевод, который Мандельштам сделал из Петрарки.
Иван пытался тогда представить: ресничный взмах – это сколько? Секунда, или десятая ее доля, или еще меньше? Представить это он так и не сумел, а строчка врезалась в память навсегда.
Но думал он об этом сейчас тоже не дольше, чем длился ресничный взмах.
– Пойдем, Марина, – сказал Иван. – Навешают нам сейчас!
Погружением-подъемом командовал сегодня Андрей Мартинов, и нетрудно было догадаться, какими словами он вспоминает сейчас любителей пеших прогулок.
Они быстро спустились по склону на отмель, дождались ребят. Спустить лодку на воду удалось не сразу – прибой не давал, и когда влезли в нее наконец и понеслись, прыгая на волнах, к барже, то все были мокрые с головы до ног. В мокрой маечке Марина выглядела совсем уж соблазнительно. Но это Иван отметил лишь мельком: все его мысли были уже на барже, где, скорее всего, начинался подъем аппаратов. Делать это в условиях шторма еще не приходилось, но понятно было, что для этого требуется общее, сложное и слаженное, усилие. Волны, даже короткие, байкальские, если они не шли в нос, а заходили с борта, раскачивали огромную баржу так, что пустой гак подъемного крана летал над палубой с опасным размахом. И понятно, каково было бы поднимать в такую качку из воды тяжелые подводные аппараты… Конечно, это надо было сделать до того, как начнется шторм.
И надо же им было отправиться на Ольхон как раз перед штормовым предупреждением!
– Кто же знал, Вань? – словно подслушав его мысли, сказал Валик. – Здесь же прогнозы – гороскоп в газете, и тот точнее. То ли дождик, то ли снег, то ли любит, то ли нет.
По рации сообщали, что «Миры» уже оторвались от грунта и начали подъем. Риск не успеть к тому времени, когда их надо будет вытаскивать из воды на баржу – а именно в этом требовалось участие всей команды, – был велик. Хотя если не переодеваться в гидрокостюмы, а сразу плыть к катеру, который ожидает «Миры» неподалеку от баржи…
– Переодеваться не будем, – сказал Иван. – И Марину с Сережей прямо на катер выгрузим.
Биолог Марина и видеооператор Сергей на вахте задействованы не были, поэтому их присутствие на резиновой лодке только мешало. Марина, кажется, хотела что-то сказать, но промолчала. Это Ивану понравилось: никаких «я хочу… а можно» – начальник сказал, она выполнила.
Резиновая лодка плясала на волнах как щепка, и все, что в обычных условиях делалось привычным образом – прицепить буксирный трос к всплывшему «Миру», чтобы катер мог подтащить аппарат к барже, точно под стрелу подъемного крана, потом прицепить его к тросу на гаке, – все это приходилось теперь делать с напряжением всех сил и, наверное, с тем ощущением, которое бывает у канатоходца. Во всяком случае, Ивану казалось, что ощущение у него, когда он все это делает, балансируя на пляшущей резиновой лодке, именно такое – как на цирковом канате.
– Все! – выдохнул он, когда оба аппарата были подняты из воды и установлены на палубе.
Снизу, из лодки, он видел, как открываются люки «Миров», как вылезает экипаж. Он и сам бывал в составе экипажа, и ему было знакомо ощущение перехода из необыкновенного подводного в обыкновенный, привычный мир, который, впрочем, в эти первые мгновенья тоже кажется необыкновенным.
Как только он вспомнил внутри себя это ощущение, ему стало радостно и усталость прошла. Только колени еще подрагивали от усилия, которое приходилось прикладывать, чтобы хоть сколько-нибудь твердо стоять на ногах в скачущей лодке.
На палубе баржи все обступили пилотов «Миров», видно было, как те рассказывают что-то, то есть не что-то, а что было интересного сегодня под водой…
– Нет, ну ты посмотри на этот Байкал! – хмыкнул Валик. – Только мы аппараты по штормовому предупреждению подняли – и пожалуйста, ни волн тебе, ничего!
Оглядевшись, Иван понял, что шторм действительно успокоился. Вернее, что грозное волнение на озере так и не сделалось штормом. И тучи уже исчезли с неба, как будто их вовсе не было, и солнце снова сияло, освещая Ольхон, по которому так и не удалось погулять – вот жаль-то как!
«И Марина, наверное, жалеет», – подумал он.
И сразу оглянулся на катер. Ее маечка белела над бортом, и волосы сверкали под солнцем так, словно на голове у нее была золотая корона. Марина помахала ему с борта рукой – было видно, что она смеется. Наверное, он выглядел смешно – мокрый насквозь, с улыбкой от уха до уха.
Его охватило то радостное предчувствие, которое он так любил. Это было предчувствие нового, неизвестного, которое он с каждым годом своей жизни ценил все больше, потому что с каждым годом все больше о жизни знал и, значит, область неизвестного для него становилась все меньше.
Он стоял на носу резиновой лодки, мокрая одежда холодила тело, и от этого он чувствовал в теле силу, а в голове ясность.
Иван помахал Марине в ответ и засмеялся тоже.
Глава 2
«Комфортно живем!» – подумал Иван, с удовольствием вытягиваясь на койке.
Каюты на барже в самом деле были оборудованы со всеми возможными удобствами, и жили в них по двое. Соседом Ивана был Андрей, но сегодня, в последнюю ночь на Байкале, укладываться спать Мартинов не торопился; его до сих пор не было в каюте. Собственно, и ночи уже осталось лишь пара часов: окончание сезона с вечера отмечали хотя и без особенных излишеств, но долго.
Волнения на ночном озере не было, баржа стояла на воде, как большой дом на равнине. Потолок чуть покачивался у Ивана над головой, но только от водки покачивался. Он даже пожалел на минуту, что вечером выпил: как-то приглушилось от этого приподнятое настроение, которое было у него весь день.
