Уильям Локк - Сердце женщины
Поздно вечером в этот день Ванделер зашел выкурить папиросу к мисс Вайкери, остановившейся в отеле. В качестве друзей Ивонны они были приглашены обедать к м-с Уинстэнлей. Ванделер был очарован ее любезностью и пел ей хвалы, преувеличивая, как истый кельт.
— А мне она не очень-то нравится, — молвила Джеральдина. — Что-то она не внушает мне доверия. Мне все кажется, что она свою улыбку снимает на ночь и кладет на ночной столик.
— Женщина о женщине никогда не скажет доброго слова.
— Ах, скажите! Вы, конечно, думаете, что она очень любит Ивонну?
— Ну, конечно. Я уверен, что она в эту самую минуту думает о том, какая она прелестная.
— В эту самую минуту она готова отравить Ивонну!
— Что вы такое говорите?! — Ванделер от изумления даже выронил спичку, которой собирался зажечь папироску. — Только женщина способна выдумать такие гадости. И зачем это ей нужно?
— Только мужчина способен дать усыпить вкусным обедом свой ум и свою наблюдательность. Но меня не проведешь. У меня глаза на месте. И рассуждаю я логично. Не смейте говорить, что у меня нет логики. Вы подумайте: до сих пор м-с Уинстэнлей, по-видимому, была первой дамой в этом захолустном городишке. А сейчас, кто первая?
— Конечно, вы, Джеральдина, оперная певица из Лондона.
Она не удостоила заметить его желание польстить.
— Не я, а Ивонна. Я уверена, что нынче вечером весь Фульминстер говорит о ней. А м-с Уинстэнлей завидует и мучается. Боже мой, как мужчины глупы! Да ведь весь этот праздник затеян с целью выдвинуть Ивонну. Это апофеоз Ивонны.
— Я бы сказал: канонизация Ивонны, — колко поправил Ванделер.
Выражение лица мисс Вайкери смягчилось.
— В конце концов, вы не так глупы, Ван.
— Я не в первый раз это слышу. Что ж, для нашей деточки это блестящая партия.
— Ну, что за вздор! Как вы злите меня.
— Почему же вздор? Это бросается в глаза.
— Ивонна способна отдать себя любому, кто начнет хныкать и молить об этом, и потом скажет мне: «Милочка, ему так хотелось этого». Но я не знаю мужчины, который бы стоил этого.
— В этом я согласен с вами, — молвил Ванделер.
Тем временем Ивонна укладывалась в постель, вовсе и не думая о том, что вызвало такое негодование ее подруги. Воспоминание о ее артистическом успехе и о щедрых похвалах каноника услаждало ее сон, но, если был мужчина, о котором она думала с нежностью, это был несчастный друг ее девичьих лет, который в это время, в темную осеннюю ночь, плыл по волнам в страну своего добровольного изгнания.
IX
ПРОШЛОЕ, НАСТОЯЩЕЕ И БУДУЩЕЕ
Если гений есть безумие, чувствительность — признак вырождения, а чрезмерная впечатлительность — невроз; если детерминизирующее начало образования характера — наследственность, сравнительная психология позволяет нам объяснить многое. На этом основании не трудно доказать, что одна и та же фамильная черта — наклонность к неврозу — привела Стефена Чайзли в тюрьму, а его кузена-каноника — к ногам Ивонны. И хотя такого рода предпосылки могут быть ошибочными, выводы из них, однако, довольно правдоподобны. В обоих кузенах была сильная артистическая жила — чутье к красоте и стремление к ней. Эта болезненная чувствительность, говоря книжным языком, заставила Стефена переступить границы нравственности. И она же порою брала верх над врожденной суровостью и сдержанностью каноника Чайзли. В одном случае она была проклятием, в другом — благословением.
Тори[5] в политике, человек касты, гордый своим аристократическим происхождением, строгий поборник англиканской церкви и условной морали, в делах руководствовавшийся холодным рассудком, каноник не обладал в избытке теми качествами, которые делают человека симпатичным. Одно лишь эстетическое чувство, глубоко сидевшее в его душе, было пороком, искупившим строгость его добродетели. В этом было его спасение, залог его счастья, звено симпатии, сближавшее его с его ближними.
К Ивонне его прежде всего привлекла красота ее голоса, который он оценил уже давно, и затем красота ее лица. Но только когда он проникся убеждением и в красоте ее души, которую он идеализировал, сам того не замечая, создавая прекрасный образ из впечатлений голоса, лица, отдельных мелких фраз и поступков, — тогда только он осознал в себе более глубокое чувство к ней.
Вначале ему просто казалось, что он старается проникнуть в душу этой грезовской головки, прочесть, что кроется в ее невинном взоре, и любуется ею с восторгом поэта. Но тут сказалась серьезность его натуры, потребовавшая восстановления душевного равновесия. Он понял, что его чувство к Ивонне зовется любовью, и, как честный человек, не раз уже думал о том, что не худо бы ему жениться.
Брак в его глазах был состоянием, достойным всякого уважения, вполне подобающим его сану и влекущим за собой перспективы родительской ответственности, которую человек его закала берет на себя охотно. Свою будущую жену он представлял себе женщиной образованной, сдержанной, высоких принципов, такой, которая сумела бы и украсить его дом, и содействовать ему в добром влиянии на прихожан, и рожать ему достойных отпрысков.
Теперь ему пришлось приспособлять свой идеал к Ивонне. Правда, тут было преимущество, о каком он и не мечтал, — очаровательное личико, которое засветит, как солнце, в его холодном доме. Но все же реальная женщина мало походила на идеальную, и это огорчало каноника. В общественном, в нравственном смысле, как будущая мать, достойна ли была Ивонна занять высокое положение его жены? Он много месяцев раздумывал об этом. Говорят: кто скоро женится, потом раскается; он не спешил жениться — неужели же и ему придется раскаяться?
И все же его любовь к Ивонне переплеталась со всеми планами устройства праздника в Фульминстере. Пусть Ивонна приедет в Фульминстер, пусть м-с Уинстэнлей возьмет ее под крылышко и введет в общество — она, наверное, очарует всех своим голосом, и тогда он будет иметь возможность судить о ней в его собственной среде. Это была сложная смесь страсти и расчета.
И Ивонна невинно и смиренно прошла горнило испытания. Возвращаясь домой с концерта после «Илии», каноник Чайзли не сомневался более. Прежде чем она уедет из Фульминстера, он сделает ей предложение. Характерно для него, что он почти не думал о возможности отказа.
Праздник миновал. Мисс Вайкери с Ванделером на другой же день вернулись в Лондон; Ивонна все утро просидела без дела у камина. Она пересмотрела все книги на полках, выбирая себе роман, и выбрала «Коринну», потому что это была французская книга. Но Ивонна была дочерью своего века, а дети века не ценят м-м де Сталь. Можно представить себе милую старушку в буклях и чепчике, любовно вздыхающую над «Коринной», вспоминая свое отрочество, пальцы в чернилах и клятвы в вечной дружбе, но… но, во всяком случае, не Ивонну. Ей нравился Жип. Последний еще нечитанный томик его лежал у нее в чемодане, наверху, но ей лень было сходить за ним. И потом, имя автора, чего доброго, могло бы шокировать м-с Уинстэнлей, которая за письменным столом у окна разбиралась в своей обширной корреспонденции.
