Марина Порошина - Весенний марафон
Ужасно довольный собой, Василий, потирая руки, прошелся по комнате, на ходу вдруг снял со стены гитару. Она безбожно фальшивила, и он долго натягивал струны, добиваясь хотя бы приблизительного звучания. Потом, сердясь на свои непослушные и все забывшие пальцы, похожие на средней толщины сардельки, долго подбирал аккорды. И наконец, справившись со всеми заморочками, сам себе с энтузиазмом исполнил песню из фильма: «Когда весна придет, не знаю, пройдут дожди, сойдут снега…» Слова-то он и раньше знал, даже пели, бывало, на кухне, когда у них еще компании собирались… Хорошая оказалась песня, прямо про Василия: и про заводскую проходную, и про дверь комсомольского райкома (а Василий комсомол очень уважал). Вот, правда, друзей у него не было – все попивали мужики, да пока Димка маленький был, было не до приятелей, дом – работа, крутился как белка в колесе. Ну ничего, он им еще покажет!
Вася душевно исполнил песню два или даже три раза, безбожно перевирая мелодию и на ходу вспоминая слова. Вышло неплохо, Катенька услышала бы – ей бы понравилось, самодовольно подумал он. Он ей еще сыграет, непременно сыграет! Пригласит к себе в гости, она придет, он и сыграет. Вот так.
Он послушал новости, доел сухарики и уже ложился спать, когда показалось – плачет кто-то на лестничной площадке. «Никак опять Вова с Раисой чего не поделили», – вздохнул Василий и пошел разбираться. Как-никак соседи, да и Вова ему помог тогда шпану эту выгнать. Под дверью и правда плакали. Но не Раиса, а коричневый толстопузый щенок, большеголовый и большелапый, стопроцентно беспородный – и как только угораздило его непутевую мамашу обзавестись потомством посреди зимы, подивился Василий.
– Ты, парень, откуда тут взялся? – спросил он у щенка.
Услышав человеческий голос, пес замолк, поднял мордаху (наполовину коричневую, наполовину белую) и уставился на Василия круглыми карими глазами.
«Утром меня мальчишки на проходную принесли. Потом в столовую, там молока дали и половинку сосиски. Вкусно! Потом меня Раиса, она там работает, домой принесла, в шарф завернула и принесла. Я на коврике спал. А потом мужик пришел злой, пахнет от него… – Щенок смешно затряс висячими ушами и чихнул. – Он меня за шкирку – и сюда. Я царапался, плакал, но обратно не пускают. Тут холодно. В подвале еще холоднее было, но там была мама, возле нее тепло».
Василий щенку сразу поверил, потому что, кроме Раисы, принести его сюда и некому. А Вова любого дармоеда выкинет на раз, ему что. И то, что он сам щенка понимает запросто, Василия тоже не удивило. Он с детства таскал со двора беспризорных собак, каждый раз надеясь, что уж этого-то мать не выкинет. Но они с матерью и старшим братом жили тогда в коммуналке, и каждого нового щенка мать кормила, а потом совала сыну в руки и велела «нести туда, где взял». Ни слезы, ни уговоры не помогали. Честно говоря, Василий понимал и жалел мать, жили они тесно и бедно, не до собаки. Но эти собачьи монологи, полные боли и укоризны, которыми найденыши провожали его, бросающего их и уходящего, он понимал так, будто они были произнесены словами.
Как же получилось, что, став взрослым и самостоятельным, он так и не завел себе собаку, не исполнил мечту своего детства, вдруг неожиданно подумал Василий. Теперь и место есть, и жили вроде не впроголодь, и Димка просил, и даже плакал, как когда-то сам Василий. А он отказывал сыну, приводя почти те же резоны, что и когда-то его мать. Может, взял бы собаку, и пошло бы у них с Димкой все по-другому, вырос бы парень не таким шалопаем, которому на все и на всех наплевать…
Щенок молчание Василия понял по-своему. Он переступил толстыми лапами, разочарованно опустил голову, как-то совсем по-человечески ссутулился и снова тоненько и безнадежно заплакал. Василий не выдержал, схватил его поперек толстого пуза и поволок в дом. Обессилевший от переживаний щенок не сопротивлялся, свесив лапы и полузакрыв глаза, а может, решил для пущей убедительности притвориться, что упал в обморок от голода и усталости. И только кряхтел, пока Василий мыл его с мылом, поставив в тазик, и тер полотенцем. Уже потом, когда новый знакомый держал его, мокрого, в коконе из большого старого махрового полотенца, он решил наконец удостовериться, что у того серьезные намерения. Щенок высунул мокрую голову с торчащей в разные стороны шерстью, энергично покрутил мордочкой, так что уши взлетели и захлопали, посмотрел Василию в глаза и робко спросил: «Ну что?»
– А что? – понимающе кивнул ему человек. – Будем жить. У нас с тобой вся жизнь впереди. Меня Василием зовут. А тебя… потом придумаем. Пока будешь – пес. Ты есть хочешь, пес?
Пес обрадованно кивнул и лизнул его в ладонь. Ладонь была теплой, твердой и шершавой, с желтыми бугорками мозолей, и пахло от нее вкусно и успокаивающе. Хозяином пахло. Пес еще раз понюхал, запоминая, и неожиданно для себя уснул, так и не дождавшись обещанной еды – все-таки он был еще совсем ребенок. А Василий как последний дурак еще битый час сидел в кресле в неудобной позе, согревая и даже зачем-то укачивая щенка, который разоспался и сопел носом, совсем как человек. Потом, смеясь над собой, перетащил свое чисто вымытое и пахнущее земляничным мылом приобретение на кровать и сам улегся рядом, дав себе слово, что воспитывать собаку в строгости начнет с завтрашнего дня – и уснул совершенно счастливый.Катерина с трудом втиснула свою «девятку» между крошечным, как будто игрушечным фисташкового цвета «мерседесиком», из салона которого обиженно пялились два зеленых же плюшевых мишки, и солидным, похожим на майского жука из детского мультика, золотисто-коричневым красавцем «инфинити». Вообще-то на этой парковке у навороченного магазина, в котором продавщиц, охранников и уборщиц было раз в десять больше, чем покупателей, ее «девятка» выглядела замарашкой, решившей поглазеть с улицы на витрину богатого магазина. Конечно, от такого бы симпатичного «мерседесика» она бы не отказалась, хотя, если уж выбирать, она предпочла бы маленький трехдверный тойотовский джип. Даже черт с ним, пусть с правым рулем. Она уже приценивалась, и если взять кредит… Да, и платить потом лет пять. Тьфу! Вот как-то у других все и сразу, как полагается. А может, после развода родители захотят хоть чем-то утешить бедную, наконец-то взявшуюся за ум девочку? Мысль была настолько глупая и ей несвойственная, что Катерина очнулась от созерцания окружающих ее достижений мирового автопрома и повернулась к сидевшей рядом Светке. Светка, надо признать, была обворожительна в короткой светлой норковой шубке (на прошлогодних губернаторских выборах Бабину пришлось халтурить в двух штабах сразу, и он еще тогда грозился разводом, потому что Светка выгребла из дома все деньги подчистую, хотя дочери уже была обещана поездка на море). Но шубка была хороша настолько, что они, посоветовавшись, решили ее ничем не портить, и Светка оделась в черные брючки, черный тонкий джемпер, а из украшений – только длинная, почти до пояса, нитка серебристых бус. Получилось просто, дорого и элегантно.
– Слушай, у меня уже комплекс неполноценности из-за этой машины. Как бы разбогатеть и купить «лексус»? Как думаешь, пойдет мне «лексус»? – спросила она Светку.
