Дыхание осени 2 (СИ) - Ручей Наталья
Рыжий! Узнаю по шапке и наглому взгляду! Ну, держись, гусь!
Набираю снежков на скорую руку и мчусь к нему. Не уйдешь! Не спрячешься в моем районе! Прижимаю мальчишку к дереву и крошу снежок на светлые ресницы и брови — что-то жалко его, расплачется еще, если с такого расстояния двинуть снежной пулей.
— За что? — отплевывается тот. — Это же Егор в вас попал! А мой снежок пролетел мимо!
— Ага, — усмехаюсь, — ври больше!
Но на всякий случай оглядываюсь и ловлю такой невинный взгляд, что мгновенно отпускаю рыжего. Но не каюсь: а если бы попал еще и он, оправдываю себя, ведь целился же!
Я пару раз мечу в Егора, но тот уходит от мести. Может, и хорошо, а то прям и не знаю, как бы везла его домой с двумя фингалами. Наотдыхались, называется. И так смешно подумать, какие лица будут у его репетиторов, когда вернемся. Вот хохма! Надеюсь, они придут не слишком рано, и я их не просплю.
Моя дубленка в снегу, сапожки вообще не скажешь какого были цвета, я с непривычки выдохлась, а Егору еще бы носиться и носиться. А правду говорят, что лучший лекарь — природа, я и не заметила, как перестала мысленно стонать от боли при резких движениях.
— Все, закругляемся! — зову Егора.
Он прощается с новыми друзьями и бежит к подъезду.
— Ну, что, замерз? — спрашиваю.
— Неа, — качает головой, и утыкается мне в грудь, откуда шепчет: — Знаешь, я никогда так хорошо не отдыхал. Так… весело, по-семейному…
— А ты и есть моя семья, — глажу темную голову и чтобы не удариться совсем в сантименты, говорю ему: — Бабуля угрожала забрать тебя к себе, но кто бы ей позволил, интересно?
— Никто?
— Никто.
Он обнимает меня так крепко, что отголосок боли на секунду возвращается. Иногда он ведет себя совсем как взрослый, и я забываю, сколько ему лет. А я ведь даже не знаю, чем было занято его раннее детство. Учеба, Нидерланды — помню, а чем была наполнена жизнь? Кем? Сидел ли он один в большом освещенном доме и ждал, пока родители вернутся со званого вечера? Или на званом вечере делал строгое лицо благовоспитанного мальчика и пытался оправдать чужие надежды, как Яр?
Егор не рассказывает, я не пытаю, он здесь, со мной, в настоящем. Захочет — уйдет, наверное, родная кровь все равно притянет, но не хочу думать о плохом.
— Пойдем, — заметив двух бомжей, пьяно пританцовывающих под ручку к мусорному баку, пытаюсь увести Егора. Он оборачивается, рассматривает их недолго, и заразительно хохочет, глядя мне в глаза.
— Неа, — говорит, отсмеявшись, — этим я бы денег не дал, зря волнуешься.
— Почему это? — присматриваюсь к мужикам: пьяные, без денег, что с ними не так?
— А потому, — поясняет невозмутимо, — что их двое.
— И что с того?
— Ну, как ты не понимаешь, Злата? Их двое! Они есть друг у друга! Они кому-нибудь да нужны, а те, кому я давал денег… Они… как я раньше… сами по себе, понимаешь?
— Да.
Согревает одно маленькое слово — "раньше", значит, мальчик действительно осознает, что больше не сам по себе, а со мной, с нами. Домой идем, как корефаны, держась за руку. Переодевшись, расходимся по облюбованным территориям. Отец в курилку на балкон, мама на кухню — готовить очередные вкусности, угрожая, что как только мы уедем, пересадит папу на супчики; бабуля и Егор играют в лото на деньги в большой комнате, а я уединяюсь с ноутбуком.
Хорошо, ничего не отвлекает.
Еще раз перечитав статью, решаю отправить ее редактору. Откажет — так откажет, это лучше, чем ждать и накручивать себя. Эх, была-не была. Подключаю медленную флэшку, ага, пошло, есть связь. Ну в добрый путь!
Но отвлекают какие-то потасовочные звуки — судя по всему, опять все самое интересное происходит в нашем коридорчике. Глухой удар, негромкий вскрик. Сижу, прислушиваюсь, и никаких предположений, кроме нелепости, что Егор с бабулей за копейки подрались. Вообще есть еще одно, но нелепей предыдущего: что кто-то промахнулся и вместо двери попытался выйти на улицу через стену. Иду посмотреть, но увиденное оказывается гораздо нелепей того, что насочиняла.
У порога, прожигая взглядом моего отца, стоит Яр. За папиной спиной выглядывает мама. За мной подтягиваются бабуля с Егором. А тишина такая, что и продажному менту родиться страшно. А мне спокойно, такое чувство вдруг мелькает, что я догадывалась о приезде Яра. Более того — что знала.
Похудел он что ли, или из-за черного пальто так кажется? Странно видеть его у себя на пороге, он совершенно в обстановку не вписывается. И его дорогие туфли на зеленом паласе, и длинное пальто на фоне обоев в ядовитые цветочки, и пронзительные глаза оттенка наступающей ночи — все как из другой реальности, из полузабытого сна. Нет, из вчерашнего…
— Ты зачем приехал? — спрашиваю бывшего.
— А вариант "соскучился" не принимается? — спрашивает меня.
А голос, чуть насмешливый, завораживающий мягкостью и глубиной, не изменился. Как острый меч щекочет мое сердце, даже дышится через раз.
— Нет, — но вроде бы не выдаю себя.
— Я так и думал, — косится на папу, потирая скулу. — Егор, надеюсь, не тем же способом синяк заработал?
Перевожу взгляд на отца — тот пожимает плечами.
— Ты еще легко отделался, — говорю Яру, — мой отец профессионально занимался боксом.
— У меня черный пояс по каратэ, — говорит Яр, — но я все же за традиционное знакомство.
А это он зря расслабился, и улыбнулся мне так порочно при отце — тоже зря. Удар — и снова светловолосая голова дергается в сторону и звук такой — кажется, и зубы треснули. Нет, перевожу дыхание, это Яр так сильно челюсти сжимает, чтобы не дать сдачи. Не привык, видимо, вместо приветствий и раболепия — да по морде.
— Моего отца выперли из бокса за игру без правил, — запоздало поясняю.
— Я уже понял, — Яр тяжело смотрит на отца. — А у меня есть некоторые правила, которые не хотелось бы нарушать, но если вы еще раз позволите себе вообразить мое лицо боксерской грушей, я вас разочарую.
— Убирайся из моего дома, — цедит сквозь зубы отец. — Чтобы ноги твоей здесь не было!
— Я понимаю ваше отношение, — Яр не тушуется, не скатывается к самоуничижению, мол да, я заслужил, давайте! — Но прежде я хочу поговорить со Златой и Егором.
— Нет, — упрямится отец.
— Да, — давит Яр. — Поверьте, я в своем праве увидеть, в каких условиях живет мой брат равно как и пообщаться с человеком, у которого он проживает.
Отец переводит на меня вопросительный взгляд. Я злюсь, ужасно злюсь, но ничего не могу сделать. Формально Яр прав, он может вообще забрать у меня Егора. Я не опекун, не родственник, я мальчику — никто. Кого волнует, что он для меня значит?
Я отхожу в сторону, рукой показываю — мол, входи, чего уж, и жду, пока разуется на моем пороге, пока выпрямится, пока уберет с глаз непослушную прядь. Егор смотрит настороженно, губы дрожат в смущенной улыбке, но видно, что сам опасается визита брата, понимает, чем может обернуться. Поглядывает на него и на меня, но чтобы не предавать выбором, держится с бабулей.
— А я бы тоже надавала вам пощечин, молодой человек, — говорит она, когда Яр приближается, — и рука бы не дрогнула.
— Не сомневаюсь, — говорит Яр.
— Вы сильно обидели мою внучку…
— Знаю.
— Испортили ей жизнь.
— Да.
Она бросает на меня быстрый взгляд. Сейчас она не кажется милой бабушкой, выпекающей по утрам пироги, в ней не узнать проказницу, что приучала внука к суровой правде жизни и отбивала от мальчишек. Глава семьи, воительница.
— Неужели вы не понимаете, что вас никто не хочет здесь видеть? — вздохнув, возвращается к Яру. Не знаю, что она прочла по моим глазам, но говорит удивительно мягко. Перегорела? Поняла, что нет толку ворошить прошлое? Или дает нам шанс самим разобраться? — У нее только начинается новая жизнь, новые отношения, и вот опять нарисовываетесь вы! Неужели вам трудно понять, что самое лучшее, что вы можете сделать — это убраться из жизни моей внучки?
— Нет, — Яр оборачиваясь ко мне, и я не могу понять, к чему относится его ответ.
