ЛюБоль 2 - Ульяна Соболева
Я не задавал себе ни одного вопроса. Меня не беспокоило, как я стал таким зверем. Плевать. Если именно это помогло мне выжить, значит, на то воля Бога, который услышал мои молитвы и послал мне избавление от мук таким способом. А ещё у меня появилась надежда, что я могу что-то изменить и противостоять проклятым захватчикам. Через месяц я освободил цыган из местного полицейского участка и увел в лес…а через год нас было уже больше сотни оборванцев, нищебродов, шпаны и просто тех кто ненавидел этих богатых прожигателей жизни.
Там я встретил Буна, цыгана, друга моего отца, который знал меня с детства и был предан нашей семье долгие годы. Он узнал меня и обнимал, сжимал мне руки, стонал и плакал.
Тогда я впервые рыдал за все время своего пленения, рыдал у него на груди, а он молча гладил меня по голове и приговаривал, что всё будет хорошо и мы обязательно отомстим: и за мать, и за отца, и за Ману. Именно Бун мне тогда рассказал, что брата убили сразу после того, как люди Олега Лебединского уволокли нас с матерью, чтобы продолжить измываться на заднем дворе. Он хотел умолчать подробности, но я потребовал, чтобы не щадил. Я хотел «видеть», как это произошло. Знать, как именно отплачу проклятому Лебединскому, когда доберусь до него. Теперь я представлял его с улыбкой от уха до уха. Его смерть будет ещё ужасней, чем гибель Филиппа. Когда я буду резать его плоть на ленточки, он будет мне улыбаться и рыдать от боли.
Несколько лет я вообще не представлял, что кто-то может ко мне прикоснуться, даже если мой преданный Бун брал меня за руку, я мог тут же дернуться и выхватить кинжал.
По ночам спал на полу, ногами к выходу из шатра и вздрагивал от каждого шума. Мне снилось всегда одно и тоже – как на моих глазах насилуют и убивают маму, а потом распинают меня на земле животом вниз и по очереди наваливаются сверху. От боли я грызу и глотаю землю…и просыпаюсь с привкусом этой земли во рту. Позже я нашел избавление от кошмаров – я напивался и впадал в беспамятство, а ещё позже меня вырубало после хорошей драки и секса с очередной любовницей.
Я сутками изнурял себя тренировками, учился стрелять из любого оружия, драться на ножах. Моими учителями был Бун и Кирилл, единственные кто знал, кто я на самом деле.
У меня не возникало мыслей о плотских удовольствиях. Я равнодушно, а иногда и с брезгливостью смотрел, как мои люди лапают женщин или уводят в свои палатки. Мне не хотелось секса, мое тело жаждало только новых нагрузок и шрамов. Каждым из них я гордился, как личным трофеем, потому что сам отбирал жизни десятками, а шрамы символизировали мою победу над врагом в честном бою. Мне было не до утех. Очень долгое время я вообще не думал об этом. Для меня совокупление и насилие означали одно и тоже. При одной мысли, что ко мне прикоснутся чьи-то руки, меня бросало в холодный пот. Моё тело было мертвым.
Пока мы не остановились на ночлег в одном деревенском отеле, вынюхивая, где здесь поблизости есть дома мажорчиков и кого можно выпотрошить в ближайшее время. Вечером в ресторане отеля устроили пирушку, и мои люди начали развлекаться с местными шлюхами. Я пил водку и смотрел со стороны на голые тела стриптизерш, извивающихся в танце и игриво ласкающих друг друга, чтобы возбудить мужчин.
Меня заворожили их легкие прикосновения к друг другу и великолепная грация. Они были похожи на великолепные статуи, переплетающиеся вместе в диковинном танце. Я никогда до этого не видел голых женщин, шлюхи Филиппа не в счет – они не были женщинами и мало на них походили, а, скорее, напоминали грязные мешки с костями и дыркой между ног. Мажоры нас так и называли.
Свое собственное тело я ни разу не рассматривал, потому что ненавидел его – оно было олицетворением грязи и нечистоты. Я помнил только мужские потные торсы, ляжки, волосатые задницы и члены. И мысли об этом вызывали у меня приступы тошноты.
А теперь я смотрел на стройных девушек и ощущал легкий прилив крови к щекам и зудящее любопытство вперемешку с едким возбуждением, когда смотрел на их полные груди, мягкие животы и гладкие безволосые лобки. Они гладили друг друга и терлись лоснящимися телами. Это было настолько красиво и чувственно, что у меня пересохло в горле. Я не мог оторвать от них зачарованного взгляда.
А когда одна из девушек, с длинными темными волосами, опустилась перед другой на колени и принялась жадно вылизывать свою белокурую подружку под похотливое улюлюканье мужчин, я почувствовал впервые в жизни, как у меня пульсирует между ног от этого зрелища. Как отвердел и поднялся мой член. До этого я считал себя импотентом.
Я жадно смотрел на колыхающиеся груди танцовщицы с бесстыдно торчащими сосками, как она впивается в волосы той, что стоит перед ней на коленях, и меня начало лихорадить от возбуждения. До дикости захотелось оказаться на месте блондинки и вот так же вдираться пальцами в волосы девушки, пока она будет ласкать меня своим розовым язычком. Мысль об этом не вызвала ни приступа тошноты, ни отвращения. Наоборот, мои яйца до боли затвердели, а возбуждение стало невыносимым, и я понятия не имел, что с этим нужно делать. Но я был уверена, что темноволосая танцовщица точно знает.
Я пришел к ней в комнату почти под утро, когда все уснули. Ввалился в ее спальню и, когда она, испуганная моим появлением, вскочила на постели, я положила на стол деньги и попросил ее раздеться. Теперь девушка танцевала только для меня, гладила свое тело, извивалась на полу. Я только смотрел на неё и хрипло просил показать мне всю себя. В ту ночь так и ушел, дико возбужденный, но вернулся к ней уже на следующую. Теперь я попросил, чтоб она села ко мне на колени. Я трогал ее грудь, соски, проводил пальцами по губам и покрывался мурашками, когда она облизывала мои пальцы, от возбуждения меня трясло, как в лихорадке, но, когда женщина попыталась тронуть меня руками, я приставил к ее горлу нож и сказал никогда больше так не делать, если хочет остаться в живых.
