Сто и одна ночь (СИ) - Славина Анастасия

— Значит, я проиграю.

Граф становится на стул. Сидение, издав надрывный звук, проваливается под его ногой. Я вздрагиваю.

— Не собираюсь на это смотреть! Я ухожу, — но пока не двигаюсь с места.

— Тогда вы не сможете оказать мне первую помощь, — он подтягивает к ограждению сундук.

Я знаю, что Граф это сделает — даже, если я уйду. Другой бы остановился — но не Граф. И я почти проживаю, как он, балансируя на ограждении, оступается — и летит вниз. Как я выглядываю на улицу — и вижу его, лежащего в неестественно позе. По камню под его головой растекается багряная лужица…

Я не могу остановить его. Но я могу привести его в чувства. Хорошо б под рукой оказался стакан ледяной воды — но его нет. Так что я шагаю к Графу, ощущая легкое жжение в ладони, — пощечину он заслужил уже давно.

— Граф… — окликаю его.

Он оборачивается — но в последний момент успевает перехватить мою руку — и мы застываем в такой позе — лицом к лицу, едва ли не прижатые друг к другу. Секундное замешательство — и я вспоминаю, что у меня есть левая рука. Граф тот час же перехватывает и ее. Тогда я вспоминаю, что у меня есть губы…

Касаюсь губ Графа — по привычке осторожно, но с трудом сдерживая эмоции, которые бушуют во мне. Медленно провожу по его нижней губе языком — мое сердце стучит в висках — спокойно, но громко, как колокол. Чуть надавливаю языком, чтобы проникнуть вовнутрь… А затем испытываю такое чувство, словно меня внезапно столкнули в воду — едва успеваю задержать дыхание, как меня поглощает поток ощущений, — Граф отвечает на мой поцелуй. Его губы ласкают мои, его язык борется с моим. Все это смешивается в его ароматом, с головокружительным ощущением его близости. Под ложечкой начинает волнительно болеть…

Я первой прерываю поцелуй. Вырываю руки из его хватки, отступаю на шаг. Наверное, сейчас я выгляжу смешно — в замешательстве от своих чувств, злая на Графа, — из-за того, что он снова спутал мои карты. Но Граф не улыбается. Он, не отрываясь, смотрит на меня. Чуть покачивается — затем делает стремительный шаг ко мне, обхватывает мой затылок ладонью, второй — прижимает меня к себе — и врывается в мой рот языком. Пытаюсь оттолкнуть его — вместо безудержного восторга предыдущего поцелуя теперь я чувствую панику. Пробую отвернуться, вырваться — и, наконец, Граф меня отпускает.

— Не смейте прикасаться ко мне! — ору я, смутно осознавая, что первой заварила эту кашу.

Граф поднимает руки — как преступник, остановленный полицией.

— Как скажете, Шахерезада.

Его голос звучит настолько жестко, что мне становится не по себе. Это другой Граф — настоящий. Такой, каким я его всегда и представляла, — без маски, без притворства. Граф, способный на все.

— Отвезите меня домой, — как можно ровнее произношу я.

Он ничего не отвечает. Только, едва не задев меня плечом, проходит мимо и направляется к выходу.

ГЛАВА 9

Все дальше уезжаем от заброшенного дома, и мне кажется, он смотрит мне вслед подслеповатыми, прищуренными глазами-окнами. С трудом сдерживаюсь, чтобы не обернуться — и не попрощаться с ним.

Солнце скрылось за лесом, только верхушки елей еще окрашены в бледно-розовый. Тишина в салоне такая же серая, как и сумерки за окном. Встречные машины тоже кажутся серыми. Они слепят фарами. Проносятся мимо с резким жужжащим звуком, от которого мне неспокойно. А еще мне неспокойно от сосредоточенного профиля Графа. От него веет холодом, словно я открыла окно в морозную ночь. Поеживаюсь, хмурюсь.

Нам ехать еще несколько часов. Молчание Графа давит на меня.

— После того, как Глеб переехал в Большой город, Ксения была в этом доме лишь однажды, — замолкаю, следя за реакцией Графа.

Он слушает меня, хотя и не кажется, что ему интересно. Что ж, по крайней мере, я избавлюсь от тишины.

— Это случилось в следующую пятницу после их совместной ночевки.

Глеб помогал отцу залатать дыру в древнем Ситроене соседа — и завозился. Так что Ксения пришла к нему сама.

— Привет! — Глеб с голым торсом — не смотря на прохладную погоду — в рабочих штанах, испачканных в мазуте, ловко выскочил из ремонтной ямы, в одно мгновение оказался рядом с Ксенией и поцеловал ее губы.

Мимолетный поцелуй — но он столько всего значил…

«Я люблю тебя.

Я соскучился по тебе.

Я так рад тебя видеть.

Какое же это счастье — касаться тебя.

Как жаль, что рядом отец, и я не могу поцеловать тебя со всей той страстью, что сжигала меня всю неделю, которую мы не виделись… И, да, я совсем забыл, что ты еще не привыкла к моим прикосновениям — но скоро это обязательно произойдет — ведь ты уже целуешь меня в губы при встрече».

Глеб задержался еще на мгновение — окунулся в теплый, ласковый взгляд Ксении — и повернулся к отцу.

— Пойду, переоденусь.

И по тому, как отец опустил голову, Глеб догадался, что его родной человек видит куда больше, чем кажется. Ну и пусть. Если бы это не навредило Ксении, Глеб хоть всему городу рассказал бы, что чувствует к этой женщине.

Принял короткий душ. Вышел из ванной обнаженный, вытирая голову полотенцем — и замер, услышав внизу голос отца.

— Он далеко пойдет — мой мальчик… Глеб такой упертый! Ему лет двенадцать было, когда он в каком-то журнале нашел картинки с упражнениями, чтобы качать мышцы. Глебу нужны были гири — маленькие такие, — а денег у нас не водилось. Так он разобрал настенные часы в своей комнате! Отсоединил металлические шишки от цепочек — и стал использовать их вместо гирь… Хотите чая?..

Глеб только сейчас обнаружил, что жутко замерз — все тело в мурашках. Метнулся к шкафу, перебросил джемпер через плечо, схватил белье, джинсы — и снова к лестнице. Он одевался, вглядываясь в промежуток между пролетами. Видел седую макушку отца, стоящего у плиты, и облако мягких светлых волос Ксении, сидящей на кресле, поджав под себя ноги, — привычка, которая рождала в нем трепет.

Это были те редкие мгновения, когда два его самых близких человека — каждого из которых он по-разному, но бесконечно и преданно, любил — находились рядом. И он не стал отгонять от себя мысль, как было бы здорово, если б вот так они могли иногда проводить время вместе. Ксении бы понравился отец — он мудрый, внимательный — да, к тому же, отличный рассказчик.

— Вскоре шишек стало недостаточно, — продолжил отец, медленно, осторожно опускаясь на кресло рядом с Ксенией, — давала о себе знать боль в пояснице. — Тогда он попросил у соседей пятикилограммовые гантели, которые без дела ржавели у них на крыльце. Ржавчину полностью отчистить не удалось, так что Глеб перевязал рукоятки синей изолентой — и качался так. Потом, позже, кто-то отдал ему гантели по четыре килограмма. Тогда Глеб соединил с ними свои пятикилограммовые — получились две гантели по девять килограмм… Не мерзните? Я могу предложить вам плед… Ну, как угодно… Это я — неудачник, Ксения. А Глеб чего ни захочет — всего достигнет. Главное, не мешать ему, не сбивать с пути. У него все просто — понимаете, Ксения? Он смотрит только вперед, по сторонам не умеет — натура такая. Если чего хочет — мой сын к этому идет, всего себя отдает. И, дай Бог, чтобы ему на пути попадались если и не любящие, то, хотя бы, жалостливые люди, которые в нужный момент поддержат — и в нужный — отпустят…

— Я готов! — Глеб сбежал по ступеням.

Он улыбался, но на душе скребли кошки. Что-то просочилось сквозь слова отца — тревога за сына, неуверенность — то, что отец никогда не показывал.

Всю дорогу до города Глеб пытался разговорить Ксению. Она отвечала односложно, нехотя. На подъезде к кольцевой Глеб не выдержал. Остановил машину и заглушил мотор.

— Не слушай его!

— О чем ты, Стрелок? — Ксения улыбнулась, но так грустно, что у Глеба сжалось сердце.

— Я люблю тебя… Не опускай голову! — он сжал кулаки, чтобы сдержаться — и не обхватить ее лицо ладонями. — Ты же и так это знаешь. Люблю.

Ксения медленно поднялась взглядом по его шее, губам, переносице — и, наконец, остановилась на глазах.