Сто и одна ночь (СИ) - Славина Анастасия

— Я первый, Шахерезада. Дом слишком старый — не до любезностей.

Граф необычайно заботлив. Или просто хочет первым увидеть то, что скрывается внутри.

Следую за ним в гостиную, совмещенную с кухней, — помещение занимает почти весь первый этаж. Граф ломом вышибает приколоченные к окну доски — и гостиную резко заливает густой солнечный свет.

Я испытываю странное чувство, похожее на ностальгию, но не свою (здесь я впервые), а чужую — ностальгию человека, полгода назад рассказавшего мне об этом доме.

Затянутые паутиной колесные диски — как медали, рядами висящие на стене — отбрасывают на пол солнечные зайчики. На широком столе стоит покрытый коричневым налетом граненый стакан с остатками полевых цветов. Стебельки похожи на паутинки: дотронешься — и они превратятся в пыль. Дверца сушилки над жестяной раковиной покосилась, и я замечаю посуду — всю одинаково темную от времени. На маленькой плите нахохлился ржавый чайник. Все старое, покрытое пылью и паутиной, изъеденное мышами и жуками, — но ощущение такое, будто дом продолжает жить без хозяев.

Делаю шаг вперед — и в широком солнечном луче взмывает облако пыли. Звонко чихаю. Граф оборачивается — будто услышал сигнал.

— После того, как вы рассказали об этом доме — в самую первую ночь, — я не мог успокоиться, потому что помнил, что где-то уже видел это строение — точь-в-точь таким, как вы его описали. Я перерыл все коробки на чердаке, с лупой изучил фото-архивы… Но нашел я дом вовсе не на фотографии, а на открытке. Эскиз, датированный тысяча девятьсот тридцать третьим годом. Тогда это строение принадлежало семье Кипельских. Еще немного работы в городском архиве — и выясняется, что в это время в доме проживало девять человек. Это почти тупик. Как узнать, кто из них — почти столетней давности — каким-либо образом связан с вами? Старики, родители и пятеро детей. Одного из детей звали Глеб, но он погиб во время войны. Еще трое не дожили и до тридцати — несчастные случаи, болезнь…

— …Что вы делаете, Граф?! — я улыбаюсь.

Поворачивая запястье, он пускает на меня блики света.

— Касаюсь вас солнечным зайчиком — раз руками запрещено. Не щекотно?

— Нет, — улыбаюсь еще шире, глядя, как светлое пятнышко ползет по моим пальцам, перепрыгивает на пальто, устремляется выше. Потом я теряю его из вида — и только по взгляду Графа догадываюсь, что сейчас зайчик гладит мое ухо, проплывает по щеке — и застывает на губах…

— А вот самый младший из сыновей дотянул до пятидесяти, — Граф прячет руку за спиной — и его голос снова становится серьезным. — У него был сын — единственный наследник некогда большой и зажиточной семьи. Последнего из рода Кипельских нарекли Львом. Сорок лет назад, еще совсем юным, он переехал учиться в город. Там ввязался в плохую компанию, едва избежал тюрьмы. Семьей он не обзавелся. Сейчас этот Лев — который так напоминает вашего Глеба — совсем старик — так что династия прервалась. Это печально. Только вот какое отношения это имеет ко мне?.. Поднимемся на второй этаж, Шахерезада?

Я следую за Графом, почти не обращая внимания, как опасно скрипят ступени под ногами — так взволновала меня история, рассказанная Графом, — хотя многое из услышанного я уже знала.

— Не то, чтобы я надеялся услышать от вас ответ… — Граф подает мне руку — я перепрыгиваю через дыру в ступенях. И с удивлением осознаю: мне жаль, что он в перчатках. — Скорее, просто хвастаюсь, сколько бессмысленной работы я проделал. Одна радость — что я писатель. Возможно, когда-нибудь я напишу об этом книгу… Это спальня Глеба?

Я киваю. Да, мой герой жил именно здесь. В этом самом окне сверкала молния, когда сюда впервые поднялась Лана. На этой стене переплетались их тени, когда Глеб впервые ее целовал… Я взволнована так, что не сразу осознаю, что говорит Граф.

— Совсем забыл! На открытке — с обратной стороны — есть надпись. «Здесь все начиналось. Я помню каждое мгновение». И дата: тысяча девятьсот восемьдесят шестой год. На этом моменте, признаюсь, мой мозг закипел. Потому что, надо полагать, получатель открытки связан с моей семьей, а отправитель — с вашей. Но каким образом?.. Надо же — ни одной фотографии, блокнота, тетради! — Граф хлопает дверцей шкафа — она крякает — и повисает на одной петле. — Связь, очевидно, есть, раз вы знали, что у меня находится то самое кольцо с аметистом. Но на этом я сдаюсь. Похоже, дополнительную информацию я могу получить только из вашей истории — так что внимательно слушаю. И — да, я попытаюсь абстрагироваться от того факта, что события, о которых вы рассказываете, на самом деле произошли лет тридцать тому назад.

— О нет, Граф. Сейчас ваша очередь рассказывать. Концентрированная тайна, помните?

— Точно, — он трет кончик носа. — Вы знаете, что произошло с моими родителями, Шахерезада?

— Они погибли, когда вам едва исполнился год.

Граф довольно ухмыляется — что не очень-то хорошо сочетается с моими словами.

— Нет, не погибли — они исчезли. Я думаю, они сбежали. Были такими же ворами, как и вы. Наверное, именно это совпадение вначале и удержало меня от звонка в полицию, — а не ваша история. Я сентиментален к воришкам… Родители завещали мне гараж, доверху набитый дорогущим хламом, потому что просто не могли увезти его с собой, а вовсе не из-за бесконечной любви ко мне. Меня оставили на полоумного дедулю, от которого я сбежал, когда мне было двенадцать. Потом, правда, вернулся: на улице жить опасно, — да и глупо.

— Но потом вас заинтересовала и сама история, верно?

— Да, потом вы подкинули парочку любопытных деталей… Сначала я подумал: если вы знаете о кольце, то, возможно, знаете и о моих родителях, от которых оно мне досталось. Но, судя по вашему лицу, вы удивлены не меньше, чем был удивлен я, когда выяснил, что документы об их смерти липовые.

— Я не знаю ничего, что помогло бы вам отыскать родителей.

— Какая выверенная формулировка ответа…

Я и в самом деле была в шоке. Но на кое-кого эта информация произведет куда более сильное впечатление…

— Почему вы так смотрите на меня? — я перевожу тему.

— Вам удивительно подходит этот дом, — подхватывает мою игру Граф.

Фыркаю.

— Надеюсь, вы не имеете в виду, что я дряхлая и всеми брошенная!

Графа улыбается, и эта редкая улыбка словно подсвечивает его изнутри. На несколько секунд он превращается в искреннего, приятного, теплого человека. Или у меня просто очень богатое воображение.

— Этот дом словно создан для вас! Я легко могу представить, как утром, завернувшись в плед, вы сидите в этой спальне, в просторном старом кресле с резными деревянными подлокотниками. Держите двумя руками большую, доверху наполненную чаем чашку. Утреннее солнце освещает вашу полуулыбку. О ноги трется толстый рыжий кот…

— Граф, да вы романтик!

— Я просто писатель.

Искренность слов, его улыбка создают особую ауру — и я иду дальше:

— Граф, вот скажите, зачем вы пишете книги, которые ломают человеческие судьбы? Ведь не только ради денег — у вас шикарное наследство, пусть и ворованное. И не из-за жажды справедливости — женщина, продававшая свое тело мужчинам, — не самая злостная преступница в мире. А вы не просто ее изобличили. Сначала заставили ее верить вам, признались ей в любви…

— Я никогда не признавался в любви женщине, к которой этого чувства не испытывал, — теперь голос Графа звучит жестко, время откровений стремительно тает.

— В чем виновата перед вами конкретно она? После вашего ухода эта женщина пыталась покончить жизнь самоубийством. А после вашей книги — сделала еще одну попытку. Вам все равно?

— Такие правила игры.

— Граф, это не игра.

— Жизнь — только то, как ты к ней относишься. Для меня — это игра. Доказать? Я собираюсь пройти по ограждению балкона.

Я всплеснула руками.

— Бросьте, Граф. Это ребячество.

— Кто ж спорит, — он снимает куртку.

— Вы это несерьезно.

— Конечно, нет, — пододвигает стул к ограждению.

— Граф, до земли метра четыре, — скучающим тоном замечаю я. — Вы переломаете себе ноги. А до этого вас проткнет вон та арматура.