Как вам живется в Париже - Кандала Тамара Ивановна

— Да не на чьей я стороне. Я просто хочу прекратить твою истерику. И давно ты тут сидишь?

— Давно. С тех пор, как я их выследила.

— А почему ты не поднимешься к ним?

— Я поднималась… он меня не пускает… — сказала она как-то неопределённо, — не хочет со мной разговаривать.

— Потому что ты, вместо того, чтобы с ним разговаривать, наверняка закатываешь ему истерики, которых он не выносит, и оскорбляешь женщину, которую он любит.

Она уставилась на меня с выражением человека, обнаружившего у себя на груди змею.

— Ты что, мне враг?!

— Наоборот, я твой друг и поэтому пытаюсь привести тебя в чувство.

— Меня не надо приводить в чувство. В помощи нуждается мой сын. Его надо спасать! — у неё началась следующая, теперь уже патетическая стадия. — Меня, свою мать, он не слушает. С ним должна поговорить ты.

— Я??! С чего бы это! Он пошлёт меня подальше и правильно сделает. В таких делах советов не дают. Даже тогда, когда о них просят. А он, насколько я его знаю, ни в каких советах не нуждается. Он абсолютно сложившаяся личность. А это его личная жизнь, ты понимаешь? Личная! Он же не вмешивается в твою.

— Ты… ты… — зашлась Ксения. — Это ты во всём виновата! Это ты меня с ней познакомила!

— Но не с ним же. Это уж была твоя инициатива. Твой «сюрприз», — не удержалась я.

— Я была слепа! — зашептала она трагически. — Я не могла вообразить такой подлости! — и она снова заплакала.

Я с трудом утащила её оттуда, довела до своей машины и отвезла домой. Пришлось подняться к ней, сделать ей, в виде успокоительного, хороший «дринк» и уложить в постель.

Когда я вышла от неё, было уже почти три часа дня. Я опоздала на важный деловой обед, на который меня пригласил, по моей же просьбе, знакомый актёр, чтобы познакомить с потенциальным продюсером. Такое опоздание было непростительно с моей стороны, и я надеялась успеть хотя бы к концу ланча, на кофе. Свой мобильный телефон я впопыхах забыла дома и позвонить никому не могла, даже от Ксении, так как все нужные мне в данный момент номера телефонов зарегистрированы были в его памяти.

Отъехав от Ксенькиного дома, который находился, на авеню Мандель, я спустилась на набережную Жоржа Помпиду и, переехав на левый берег, стала пробираться к площади Инвалидов, невдалеке от которой было brasserie, в котором меня ждали. На набережной Бранли я застряла, попав в пробку и, решив перехитрить трафик, свернула на первую попавшуюся улицу, чтобы попытаться подъехать к нужному мне месту с другой стороны. Здесь, на маленьких улочках с односторонним движением, я окончательно запуталась и выехала совершенно не туда, куда мне было надо. (В Париже заблудиться плёвое дело даже опытному водителю, так как улицы здесь часто расходятся лучами, прерываются и продолжаются потом в самых непредвиденных местах. Плюс движение на одной и той же улице может неожиданно из двухстороннего превратиться в одностороннее и, как правило, не в твою пользу).

Поняв, что вся спланированная схема дня рухнула окончательно, я смирилась. Обнаружив поблизости «Казино» (это сеть больших продовольственных магазинов, а не игорных домов), я решила воспользоваться хотя бы этой возможностью и запастись провизией для своей вечно голодной семейки.

Толкая перед собой уже почти полностью нагруженную тележку, я забрела, напоследок, в отдел корма для животных. Тут-то я и наткнулась на Робина.

Он стоял в раздумье перед кошачьими консервами, брал в руки то одну, то другую банку, читал внимательно этикетку и потом ставил на место. Скользнув по мне взглядом и, как всегда, не узнав (чёртова Мата-Хари), он отвёл глаза и стал продолжать свои поиски. Но я уже сделала в его сторону короткое движение, которое он, видимо, и засёк краем глаза. Он снова повернул ко мне голову и посмотрел на этот раз уже более внимательно. Теперь в его взгляде читался лёгкий вопрос.

— Робин, вы меня не узнали? — сказала я и, протянув руку, назвала своё имя.

— Ну конечно! Как же! — сказал он с несколько смущённым энтузиазмом. — Простите мою рассеянность. Вот, завёл кота, и не знаю теперь, чем его кормить.

Я так и не была уверена, узнал ли он меня, и, если да, связал ли мой образ с Никой (встречались мы всего несколько раз и не виделись уже года два). Выглядел он довольно бодро. Одет был в серый костюм и синий свитер тончайшей шерсти, пахло от него дорогими духами и едва уловимо лекарствами. Никогда, несмотря на все мои усилия, моему мужу не удаётся выглядеть так элегантно и так уверенно, подумала я с завистью. Правда, под глазами у него были явные тёмные круги, но даже это ему шло, придавая некоторую усталую загадочность. Я, вообще, как наверное и многие женщины, считала врачей (почему-то только мужчин-врачей), а особенно хирургов, какими-то сверхсуществами, почти небожителями и была склонна наделять их особенными чертами характера, не присущими простым смертным.

— Какой породы кот и сколько ему лет? — спросила я.

— Породы неизвестной, возраста неопределённого. Притащил его из госпиталя — он там так орал, что будил мне по ночам всех больных.

— А дома не орёт?

— Дома вылезает в форточку, шляется где-то целыми ночами, потом возвращается усталый, но довольный и жрёт как сволочь, но исключительно только то, что он любит. Вот, стою тут и продумываю меню.

Мы выбрали консервы и пошли вместе в кассу. Была небольшая очередь и пока мы стояли, потом выгружали тележки (он пропустил меня вперёд), вынуждены были поддерживать разговор. Он спросил меня, как себя чувствует мой муж, которому он прооперировал плечо два года назад, и я поняла, что он всё-таки точно вспомнил, кто я. Я сказала, что благодаря его стараниям всё, похоже, в порядке, но что муж, пока он в Париже, хотел бы всё-таки ему показаться.

— Пусть позвонит, я попрошу секретаршу, чтобы она выкроила ему местечко на следующей неделе.

Про Нику никто из нас так и не заговорил. Хотя, для него, наверное, должно было показаться странным, что я ничего про неё не спросила и даже не передала ей привет. Он, ведь, никак не мог предполагать, что я была не только в курсе, но и в самом эпицентре событий.

Ну, не коварен ли пройдоха-случай, чтобы столкнуть меня в один день сразу с двумя жертвами этого любовного цунами.

2

А Ксения вступила на тропу войны. А в войне, как известно, все средства хороши, даже если они, прежде чем разрушить противника, разрушают тебя самого. Она выслеживала их, подкарауливала, как завзятый сыщик, устраивала скандалы, истерики, грозилась что-нибудь сделать с собой, с Никой; потом унижалась перед Арсением, умоляла пощадить её, не доводить до сумасшествия. Словом, вела себя как безумная.

Однажды, проторчав полдня в несчастном скверике перед их домом и дождавшись, когда Ника вышла за покупками, она быстро поднялась и позвонила в дверь квартиры. Арсений, решив, что это вернулась Ника, забыв что-то, открыл, не посмотрев в глазок.

Ксения ворвалась рыдающей фурией, но, поняв, что успокаивать он её не собирается, бросилась ему в ноги, с ультиматумом на устах:

— Выбирай! — трагически выкрикнула она. — Или я, или она!

— Послушай, мама, — сказал он спокойно, подняв её и усадив в кресло, — прежде чем ставить кого бы то ни было перед таким выбором, нужно, как минимум, быть уверенным в своём явном преимуществе. Если ты, конечно, действительно дорожишь выбирающим.

— Ты хочешь сказать… — задохнулась она.

— Что ты останешься в проигрыше. Выбор будет не в твою пользу. Ты же этого не хочешь. Тебе придётся выбрать другую тактику.

— Я вас прокляну!

— Ну, мам… Мы же не в средневековье живём, и ты не ведьма. И, потом, проклиная кого-то, ты рискуешь нанести вред прежде всего самой себе.

— Я не хочу тебя потерять! — опять зарыдала она.

— Ксень, — он взял её за руку и погладил по голове, как ребёнка, — ну, пожалуйста, приди в себя, ты не в театре (она вздрогнула, как от пощёчины). Ни я, ни Ника тебе не враги. Я даже не прошу тебя любить её, просто оставь нас в покое, и тогда ты не только никого не потеряешь, но, наоборот, приобретёшь себе в семью пару счастливчиков, которые умудрились встретиться в этом безумном мире и готовы поделиться своим счастьем со всеми, кто захочет. А с тобой, в первую очередь.