Кристин Ханна - Светлячок надежды
Ее задняя веранда. Кейт.
Здесь уже нет пульсирующей боли, только эхо. Слава богу!
Я слышу рядом с собой дыхание Кейт. И при каждом вдохе чувствую запах лаванды и чего-то еще – возможно, снега.
– Джонни расклеился, – говорит она, напоминая мне о том, где мы были раньше – говорили о моей жизни. – Я от него этого не ожидала.
– Мы все расклеились. – Как ни печально, но это правда. – Ты была тем цементом, который соединял нас. Без тебя…
Кейт долго молчит, и я представляю, что она вспоминает свою жизнь, всех, кого любила. Любопытно, что чувствуешь, понимая, что люди не могут без тебя жить? Что чувствуешь, понимая, сколько людей тебя любили?
– Что с тобой было после того, как он переехал в Лос-Анджелес?
Я вздыхаю.
– А нельзя мне просто выйти на этот проклятый свет и покончить со всем?
– Ты звала меня, помнишь? Говорила, что я тебе нужна. Я здесь. И вот почему: тебе нужно вспомнить. Обязательно. Поэтому рассказывай.
Я откидываюсь на спинку стула и смотрю на свечу, которая горит внутри стеклянной банки. Сама банка висит на грубой бечевке, и легкий ветерок время от времени покачивает ее, так что блики света падают на нижние ветки дерева.
– После твоей смерти Джонни вместе с детьми уехал в Лос-Анджелес. Это произошло быстро – переезд. Твой муж решил, что ему нужно в Лос-Анджелес, и не успела я опомниться, как он уже оказался там. И дети тоже. Помню, как прощалась с ними в ноябре шестого года: стояла вместе с твоими мамой и отцом на дорожке у дома и махала рукой. Потом поехала домой и забралась…
…в постель. Я знаю, что должна вернуться к работе, но просто не в состоянии. Честно говоря, даже мысль о работе невыносима. Я не могу найти в себе сил, чтобы начать жизнь заново, без лучшей подруги. Чувство утраты наваливается на меня, и я закрываю глаза. Временная депрессия – это нормально. Любой на моем месте чувствовал бы себя так же.
Каким-то образом из моей жизни выпадают две недели. То есть не в буквальном смысле. Я знаю, что они были, знаю, что прожила их. Я похожа на раненое животное в темном логове, зализывающее колючку в лапе и неспособное найти того, кто ее извлечет. Каждый вечер в одиннадцать часов я звоню Маре. Я знаю, что она тоже не может заснуть. Лежу в кровати, слушаю ее жалобы на решение отца переехать, убеждаю, что все будет хорошо, но мы обе в это не верим. Обещаю скоро приехать.
Наконец я понимаю, что больше так не могу. Откидываю одеяло и иду по квартире, включая лампы и открывая шкафы. Комнаты наполняются светом, и я впервые за это время вижу себя: волосы спутанные и сальные, взгляд остекленевший, одежда помята.
Я похожа на свою мать. Мне стыдно и неприятно – как можно пасть так низко и так быстро?
Пора возвращаться к жизни.
Вот она. Моя цель. Я не могу просто валяться в постели, оплакивая лучшую подругу и горюя о том, что ушло навсегда. Я должна переступить через это и жить дальше.
Я знаю, как это сделать, потому что делала это всю свою жизнь. Я звоню своему агенту и назначаю встречу. Он в Лос-Анджелесе. Я увижусь с агентом, вернусь к работе и удивлю Джонни и детей, заявившись к ним в гости.
Да. Превосходно. Таков мой план.
Договорившись о встрече, я чувствую себя лучше. Принимаю душ. Тщательно укладываю волосы. И вдруг замечаю, что у корней они седые.
Когда это произошло?
Нахмурившись, я пытаюсь скрыть седину, стягивая волосы в «хвост». Потом нетвердой рукой наношу макияж. Как-никак, мне нужно выйти в мир, а в наши дни никуда не скрыться от камер. Я натягиваю единственную, что налезает на мои раздавшиеся бедра, вязаную юбку «карандаш», сапоги до колен и черную блузку с асимметричным воротником.
Все идет хорошо – то есть я звоню своему агенту в бюро путешествий и бронирую билеты и отель, потом одеваюсь и с улыбкой думаю: «Я справлюсь, конечно, справлюсь» – пока не открываю входную дверь. Тут меня охватывает паника. Горло пересыхает, лоб покрывается капельками пота, пульс учащается.
Мне страшно выходить из дома.
Я не понимаю, что, черт возьми, со мной происходит, но решаю не сдаваться. Набираю полную грудь воздуха и бросаюсь вперед. В лифт, к машине, за руль. Сердце норовит выпрыгнуть у меня из груди.
Я завожу машину и выезжаю на забитые транспортом, оживленные улицы Сиэтла. Идет проливной дождь, и капли бьют в ветровое стекло, мешая смотреть. Желание повернуть назад не исчезает, но я сопротивляюсь ему. Заставляю себя ехать дальше. Наконец я в самолете, в салоне первого класса.
– Мартини, – прошу я стюардессу. Выражение ее лица напоминает мне, что еще утро. Тем не менее выпивка представляется мне единственным, что способно помочь в этой странной ситуации.
После двух порций мартини я наконец расслабляюсь, откидываюсь на спинку кресла и закрываю глаза. Вот вернусь к работе и станет лучше. Работа всегда была моим спасением.
В Лос-Анджелесе я вижу шофера во всем черном, в руках у него табличка: ХАРТ. Отдаю ему большую сумку из телячьей кожи и иду вслед за ним к ожидающему такси. Весь путь от аэропорта до района Сенчури-Сити движение очень интенсивное. Водители постоянно сигналят, как будто это что-нибудь изменит, а мотоциклисты опасно маневрируют между потоками машин.
Я откидываюсь на мягкое сиденье и закрываю глаза, чтобы собраться с мыслями и выстроить планы. Теперь, когда я начала действовать и постепенно возвращаться к жизни, беспокойство ослабевает. А может, это действует мартини. Так или иначе, я готова вернуться.
Внутри нужное мне здание кажется безграничным пространством белого мрамора и стекла, оно похоже на гигантский ледяной дом – и такое же холодное. Все прекрасно одеты, стильно и дорого. Красивые женщины и элегантные мужчины перемещаются среди интерьера, который похож на картинку из журнала.
Девушка за конторкой портье меня не узнает. Даже когда я называю свое имя.
– О, – говорит она, скользя по мне равнодушным взглядом. – Вы к мистеру Дэвидсону?
– Да, – отвечаю я, пытаясь улыбаться.
– Присядьте, пожалуйста.
Честно говоря, мне хочется поставить эту девицу на место, но я понимаю, что в ярко освещенных холлах здания CAA нужно быть осторожной, сдерживаю себя и остаюсь в оформленной в современном стиле приемной.
Я сажусь и жду.
Жду.
После назначенного времени проходит не меньше двадцати минут, прежде чем ко мне подходит молодой человек в итальянском костюме. Ни слова не говоря, будто робот, он ведет меня на третий этаж, в угловой кабинет.
