Кэтрин Уэбб - Полузабытая песня любви
– Послушай, я тоже устала. И не хочу спорить. – Эйли сидела, упершись спиной в кресло. Она ненадолго оторвала взгляд от экрана и посмотрела в сторону – раздраженно, взывая к справедливости. Конечно, обращаясь к Лоуэллу, скрытому слушателю. Зак, по крайней мере, был рад, что тот не смотрит на экран и не может заметить, какой у отца Элис жалкий вид. Он вздохнул:
– Прекрасно. Тогда до завтра. И будет не спор, а сказка.
– Завтра она ночует не дома… Вечером в воскресенье?
– Хорошо. В то же самое время. Пожалуйста… – Он не знал, о чем собирается просить. Или умолять. Опять эта усталость. Он прикрыл глаза и тер веки до тех пор, пока не увидел красные пятна.
– В воскресенье вечером. Обещаю, – сказала Эйли, решительно кивая, словно успокаивая ребенка.
– Спокойной ночи, Эйли.
Зак отключился прежде, чем она успела ответить, но этот пафосный жест не принес ему удовлетворения. Он выключил компьютер и, спотыкаясь в темноте, пошел вверх по лестнице в свою комнату.
Эйли всегда им командовала, причем с самого начала. Теперь Зак это понимал, но прежде не замечал ничего, ослепленный любовью, пребывая в прекрасных мечтах. Когда он сделал ей предложение, она попросила сорок восемь часов на размышление. Зак провел эти двое суток в состоянии почти непереносимого ожидания: зная, что Эйли должна дать согласие, потому что он так сильно ее любит – потому что они любят друг друга, в то же время он боялся, что она скажет «нет». Когда она в конце концов сказала «да», он был слишком счастлив, чтобы поразмыслить о причине столь долгих раздумий. Но теперь Зак понимал, как непросто было для нее сделать окончательный выбор, понимал, что ей действительно требовалось время взвесить все за и против, решить, стоит ли он того, чтобы испытать судьбу. Зак поклялся тогда вознаградить Эйли за веру в него, за согласие пойти на риск. Поклялся сделать ее счастливой, стать лучшим из мужей и отцов, но, когда родилась Элис, на него посыпались сотни мелких упреков, хмурых взглядов, намекавших на то, что он не оправдывает ожиданий. «Дай ее мне», – слышал он снова и снова, когда у него не получалось укачать Элис, или всунуть ее ручки в рукава курточки, или успокоить, когда она плакала. «Дай ее мне» – это говорилось тоном едва сдерживаемого отчаяния.
Примерно в то же время они начали обсуждать переезд из Лондона на запад страны, потому что там у Зака было больше шансов преуспеть в галерейном бизнесе. В течение года они оба рассматривали это решение как шаг вперед, а не в сторону, как развитие их жизненных планов, а не жест отчаяния или последний шанс. И только раз или два, когда им показывали удручающе маленькие квартиры, он замечал, что жена смотрит на него с особым выражением, похожим на презрение, – выражением, которое тут же исчезало, едва он перехватывал ее взгляд, но которое действовало достаточно ошеломляюще, чтобы вогнать его в озноб. Бат не годился для Эйли. Она скучала по юридической фирме, где работала до переезда, по лондонским знакомым и развлечениям, и, когда уменьшение доходов Зака привело ее к необходимости снова пойти работать, Эйли сочла новую работу отупляющей и неинтересной. Зак подозревал, что жена размышляла много времени, прежде чем оставить его. Он полагал, что она приняла решение о разводе обдуманно и спокойно, взвесив все за и против, как некогда принимала решение выйти за него замуж.
Первое, что Зак сделал утром, – это сел в машину и поехал в Суонедж, один из двух близлежащих городков, где, как он полагал, должен иметься мясной магазин. Погода стояла ясная. Солнце пригревало, но свет казался не таким ярким, как еще неделю назад, словно уходящее лето истощило его, забрало все силы. Пыльные кусты дрока, росшие вдоль дороги, выглядели скорей серыми, чем зелеными. Пыль покрывала даже их шипы и скукожившиеся желтые цветочки. Суонедж протянулся вдоль песчаного пляжа и гавани. По его улицам еще бродили последние отдыхающие, но среди них уже не было детей, которые вернулись домой, чтобы пойти в школу. Без них все сияющие разноцветьем красок магазинчики, казалось, чего-то лишились. Зак отыскал тот из них, который ему требовался. Он находился на бойком месте, и запас товара в холодильной витрине быстро исчезал, оставляя после себя лишь сильный запах крови, который витал в воздухе.
– Сердце у вас какой свежести? – осведомился Зак, когда подошла его очередь.
– О, у нас все совершенно свежее, сэр, – заверил молодой человек, стоящий за прилавком.
– Нет, я хочу сказать… Уверен, что так и есть. Но мне нужно… – Он замолчал, почувствовав себя в глупом положении. – Мне требуется сердце теленка, забитого не более дня назад.
– Понятно, – улыбнулся продавец, словно хотел спросить, зачем понадобилось такая свежесть, но передумал. – Все сердца, которые мы продаем, телячьи, можете не сомневаться. Что же касается дневной свежести… Вообще-то, эта партия поступила к нам вчера утром, так что забой производился, наверное, днем раньше. Выходит, он был произведен около тридцати шести часов назад, а не в пределах двадцати четырех, как вам нужно. Однако сердца все равно совершенно свежие. Не знаю, каким образом вы смогли бы определить разницу. Можете понюхать, если хотите. – Он взял одно сердце рукой, одетой в перчатку, и пару раз встряхнул, прежде чем протянуть Заку.
– Нет, спасибо, я верю вам на слово, – проговорил Зак, отпрянув. Продавец продолжал держать сердце на ладони. Заку вдруг пришло в голову, что Димити Хэтчер определенно нуждалась в нем не для кулинарных целей. Но если это была не еда, то… что? Внутренности… Он нервно сглотнул. – А у вас бывают сердца телят, забитых менее суток назад? – спросил он, уверенный, что этот вопрос прозвучит странно.
Но молодой человек приветливо улыбнулся. Возможно, он привык и к более нелепым вопросам.
– Что ж… Дайте-ка подумать. Лучше всего заглянуть к нам во вторник. Я могу отложить для вас именно такое. Хотите? Если вы зайдете рано утром, оно все еще будет дневной свежести.
– Вторник? Вообще-то, я не собирался ждать так долго. – Зак посмотрел на сердце, которое по-прежнему держал в руке продавец. – Лучше возьму это. Я верю, что, как вы сказали, оно подойдет, даже не будучи таким свежим, как мне нужно. – Продавец завернул покупку и при этом улыбнулся краешком губ. Зак подумал, что все равно уже испортил впечатление о себе, а потому решил продолжить: – Есть тут неподалеку галантерейный магазин? Где я смог бы купить булавки?
Следуя указаниям продавца, он нашел магазин, где продавались булавки, и после того, как был поставлен в тупик разнообразием выбора, предпочел купить обычные, старомодные. Целиком стальные, никаких пластмассовых головок, никаких странных размеров. Когда Зак вышел из магазина, где продавались швейные принадлежности, он увидел канцелярский магазинчик на другой стороне улицы и остановился. Он боялся еще раз предпринять попытку нарисовать что-нибудь или написать маслом: а вдруг результат окажется таким же заурядным и разочаровывающим, как все его последние работы? Зак ощущал своего рода опасение, что они не были случайностью или следствием врйменного отсутствия вдохновения. Что, если он успел израсходовать весь талант? Прошел уже год с тех пор, как Зак в последний раз брал в руки карандаш. Он зашел в магазин – просто посмотреть, что там есть, – и вышел из него с двумя большими альбомами для рисования, мелками, тушью, карандашами, жестяной коробкой акварельных красок с лотком для их смешивания на крышке и с парой кистей, одной тонкой, а другой толстой, как кончик его мизинца. Зак не собирался так сильно потратиться, но иметь в своем распоряжении необходимые любому художнику вещи было все равно как находиться в компании старых друзей или возобновить детское знакомство. Он ехал в Блэкноул, испытывая тайное возбуждение оттого, что везет подарки, которые можно будет развернуть, когда доберется до места.
