Ширли Лорд - Сторож сестре моей. Книга 2
В тот день у Чарльза состоялась встреча с директором магазина, закончившаяся весьма удовлетворительно, так как они договорились не только переместить на более бойкое место в парфюмерном отделе прилавок «Луизы Тауэрс», но и увеличить его вдвое. Позже они вместе прошли по торговому залу, надеясь захватить конец эффектного представления Наташи, разворачивавшегося на большой демонстрационной сцене магазина. Они опоздали. Управляющий отделом рекламы, явно пребывавший в приподнятом настроении, сказал, что Наташа, словно настоящий Пайд Пайпер[2], уже увлекла аудиторию к прилавку «Луизы Тауэрс», где консультанты-косметологи сбивались с ног, продавая все то, что советовала Наташа.
Стоя позади толпы, окружавшей прилавок, Чарльз видел Наташу, раскрасневшуюся, взволнованную, ее английский с каждой минутой становился все более ломаным, но она чувствовала себя, как рыба в воде, среди женщин, обращавшихся за индивидуальными рекомендациями, которым приходилось кричать, чтобы их услышали. Она была единственной в своем роде, другой такой женщины не существовало на свете. Он тотчас поправил себя. Он встречал только одного человека, способного произвести такое впечатление на женщин-покупательниц, и это, разумеется, была Луиза, которая вела себя совершенно иначе, но тоже прекрасно знала, как увеличить объем продажи до небес. Компании «Тауэрс фармацевтикалз» невероятно повезло, что ей достались два таких бесценных сокровища.
Он позвонил в свой офис и выяснил, что совещание с отцом по проблемам бюджета отложено до следующей недели. Чарльз перенес несколько других встреч, назначенных на ближайшее время, решив, что не вернется в Нью-Йорк сегодня вечером. Он пригласит Наташу на обед, чтобы отпраздновать ее успех у «Хадсона» до того, как она продолжит свой маршрут: следующим пунктом в ее программе значился магазин «Маршал филд» в Чикаго.
Но они не пошли обедать. На обратном пути в отель они проехали мимо рекламного щита, анонсировавшего фильм «История любви» в кинотеатре для автомобилистов на открытом воздухе на Северном шоссе.
— Что это за история любви в кинотеатре? — спросила она с невинным видом.
— Хочешь посмотреть?
— Ой, да!
В ней все-таки было что-то от маленького ребенка. Она была на седьмом небе от своего успеха в магазине. Она или забыла о своем фиаско на телевидении, или он убедил ее, что это не имеет значения. Ее волосы, старательно уложенные для телевизионного выступления, демонстрации по проекционному телевидению и шоу в магазине, теперь растрепались и прядями падали на лоб, на носу, который немного блестел, выступили веснушки.
— Ты выглядишь лет на двенадцать, — сказал он.
— О, у меня, должно быть, трепаный вид!
«Трепаный!» Чарльз засмеялся, наблюдая за ней, пока она шарила в сумке в поисках пудреницы — старинной, украшенной мелкими алмазами, которую, как он помнил, Наташа получила в подарок от Леонарда и Марлен на традиционном сборище семейства Тауэрс вокруг рождественской елки. Как она изменилась! Она стала намного увереннее в себе, восхитительно женственной и шаловливой. Чем чаще она улыбалась, тем больше ему хотелось вызывать у нее улыбку.
Он не понял, как это вышло, и никогда не поймет. Возможно, все случилось потому, что он скоро понял, что они выбрали совершенно не ту картину, которую следовало бы смотреть Наташе. Но как он мог знать заранее? Он никогда не читал обзоров — не очень-то вообще любил кино, — но «История любви» трогала до глубины души и в этом смысле была еще хуже, чем мелодия «Мост над бурными водами».
Он взглянул на профиль Наташи, которая не отрывала от экрана серьезных, внимательных глаз, и уже собирался прошептать, что сожалеет, и им не обязательно сидеть здесь дальше и смотреть эту сентиментальную, слезливую чушь, когда она повернулась к нему с едва заметной, странной, кривоватой улыбкой. Неожиданно она очутилась в его объятиях, и его губы прижались к ее губам, и она целовала его с такой же страстью, как и он ее; он опьянел от сладкого аромата ее влажной кожи и мягкого, податливого тела и понял, что больше всего на свете ему хочется защитить ее от всех страданий и несчастий на свете и навсегда изгнать из ее глаз выражение вины и боли.
Они недосмотрели фильм. Возможно, правду говорят — он часто читал об этом, — что открытые кинотеатры для автомобилистов созданы для влюбленных, которым больше некуда пойти. Они целовались бесконечно долго, и от него не укрылось, что кожа вокруг ее рта покраснела и воспалилась. Они почти ничего не говорили, а лишь бормотали имена друг друга. Они тесно прижимались друг к другу, словно секунду назад избежали смертельной опасности. Только когда вокруг автостоянки кинотеатра зажглись мощные прожекторы, они вновь вернулись на землю. Она смотрела прямо перед собой, кусая губы, пока он медленно вел машину к отелю.
Он не знал, что сказать. Даже не понимал, что он чувствует — легкий стыд, волнение или, скорее всего, неловкость.
Когда он припарковал машину, Наташа выдавила дрожащим голосом:
— Я… Я не понимаю, извини, Чарльз.
Вместо имени «Чарли» или «Шарли», как она обычно называла его, когда они колесили по дорогам и работали вместе, она употребила более формальное «Чарльз», таким деликатным способом намекнув, что она, естественно, помнит — он ее босс. Его это тронуло, но в то же время и огорчило. Именно он должен просить прощения.
— Не извиняйся, Наташа. Не знаю, что на меня нашло, но… Ведь знаешь, мы с тобой как две раненые птицы. Я думал, что вся горечь осталась позади, но, наверное, этот дурацкий фильм так подействовал на меня. Я стремился успокоить тебя и думаю… думаю, мне самому, должно быть, захотелось найти утешение.
Ее лицо было бледным, напряженным, под глазами залегли тени, казавшиеся глубже при ярком свете электрических фонарей.
— Прости меня, Нат, — услышал он свой голос, хотя хотел сказать что-то совсем другое.
Она не ответила. Они быстро вошли в отель и в вестибюле попрощались, пожав друг другу руки, как посторонние люди. Оба они плохо спали в ту ночь. Около трех утра Чарльз оставил бесплодные усилия заснуть и попытался погрузиться в работу, просматривая деловые бумаги, но снова и снова вспоминал Наташу, ее мягкое тело, сладкие губы, и его не покидало желание защищать и оберегать ее от любых несчастий в будущем.
Наташа лежала без сна, уставившись в потолок, изумляясь, как и почему она позволила Чарльзу целовать и обнимать себя, причем не один раз, а в течение нескольких часов, и не только «позволила» ему, но отвечала так пылко и самозабвенно. Он был ей нужен, но, может, она просто нуждалась в доброте и понимании какого-нибудь мужчины? Может, это произошло потому, что ее тоска по объятиям Петера стала такой огромной, что она бросилась бы на шею кому угодно, глядя, как нежно любят друг друга на экране две американские кинозвезды? Нет, неправда. Это из-за того, что Чарльз всегда обращался с ней очень ласково и заботливо. Он прекрасно все объяснил. Она была не единственной в мире, кто страдал. Его жена ушла от него к другому мужчине. Ему потребовались годы, чтобы прийти в себя, и часто он испытывал такую же боль, как и она сама.
