Эдвина Марк - Юная грешница
Словно весь мир сверкал своей переливчатой, гибкой кожей, и каждая женщина, шедшая по улице, казалась мне сестрой, разделяла мою любовь. Это была дверь, открытая в мир постоянного сексуального возбуждения; сумасшедший мир, более чем привлекательный. Разрешение могло быть куплено взглядом, удовольствие — кивком головы. И все это сфокусировалось в спящем рядом со мной мужчине — все упиралось в него и выходило из него. Горящий бокал страсти, пассивный и необходимый мне, как зеркало, в которое я заглядывала… и видела, что исчезла часть моей души, моей молодости, часть меня.
Даже сейчас я не хочу думать об этом. Я никогда этого не забуду, не забуду взгляд в рай сумасшедшего, никогда не забуду часть себя, которая с волнением откликалась на это, плакала, желала одновременно и чуда, и разрушения. Я чувствовала себя победительницей и побежденной; счастливой и грустной; теплой и холодной, словно лед. Я хотела Эллу, хотела ее через Джо, и всех остальных, как она. И я презирала ее. Я была испугана до смерти и в то же время уверена в себе. В одно мгновение мне на глаза навернулись слезы, и тут же мой рот робко дрогнул в дикой улыбке. В течение трех минут я была Джо, чувствовала через него и все поняла.
А потом, узнав, что такое безумие, я разбудила своего спутника.
Такси остановилось.
Он потянулся, весело, по-мальчишески улыбнулся мне слабой и чистой улыбкой древнего римлянина и расплатился с водителем.
Мы стояли перед отелем.
Я молча поцеловала Джо, и он направился к своей машине. Я посмотрела, как он отъехал, повернулась и пошла в свой номер. Старый двигатель заурчал. (Мы взяли такси из бравады и из-за того, что не хотели, чтобы нашу машину можно было опознать. Хотя теперь это уже не имело никакого значения.) Странно, подумала я, устало ложась в постель. Сейчас я ненавидела Джо и любила его больше прежнего. Он потерял только одно: мою веру в то, что он является для меня счастьем.
Теперь я хорошо знала, он на самом деле — для меня горе. Большое, настоящее горе. Но было слишком поздно волноваться из-за этого.
Через некоторое время я уснула. Мне приснился Джо, тащивший меня по широкой, светлой улице, Джо и целый строй Элл, держащихся за руки, улыбающихся мне улыбкой Джо, кричащих тоненькими, высокими голосками.
Я вскрикнула и проснулась, но через несколько секунд снова уснула, провалившись в глубокую черную дремоту.
Глава 7
Проснулась я поздно среди серого дня и с пустотой внутри, на осознание которой мне потребовалось полчаса плескания под душем.
Когда я наконец сложила воедино осколки вчерашнего вечера, он потерял свою ночную важность и вызвал во мне только злобу. Дьявольски запутанная болтовня Джо была теперь лишь смутным воспоминанием. Наступило воскресенье.
Я оделась, позавтракала и сделала все, что следовало сделать вчера. Сегодняшний день принадлежал мне — в воскресенье Джо не мог сослаться на свою «вечернюю работу» и остался дома с Марией.
Я купила газеты — всякие. Никаких новостей. Я включила радио, но никто не интересовался Ширфул Вистас.
После ланча, после прогулки до парка и обратно мне в голову пришла идея. Она тоже до сих пор смущает меня… Не люблю думать о ней.
Я немного повертела ее в голове, но не обнаружила никакого риска и решила, что это только ускорит ход событий. В общем я завернула в аптеку, вошла в телефонную будку, опустила двадцать пять центов и назвала номер своего телефона в Ширфул Вистас. Мои губы с трудом выговорили цифры, и на то, чтобы вспомнить их, потребовалось усилие. Почему-то казалось, будто они не принадлежали мне больше.
Это было все равно, что звонить призраку… или напоминало сон, который вы видели очень давно.
Я надеялась услышать голос Эллиота. Гудков пришлось ждать несколько секунд, и мое сердце дрогнуло, потому что я знала своих родителей, знала отчима. Он всегда ждал, когда телефон прозвонит трижды, и только тогда снимал трубку. Его раздражали ошибочные звонки. Они были бессмысленными. Но сейчас трубку сняли мгновенно, и я поняла: мое письмо получено.
На том конце провода послышался голос мамы. Он казался очень усталым. Мое сердце почти предало меня, но я вцепилась в свой план и медленно, тяжело вздохнула в трубку.
— Пожалуйста, ответьте, — пылко произнесла мама, сразу поняв, кто звонит. — Пожалуйста! Кто бы вы ни были, пожалуйста, ответьте. Джоанни, это ты? С тобой все в порядке? Эллиот! — крикнула она. — Иди быстрее. Кто-то звонит, но не отвечает. Мистер, — произнесла она очень осторожно, — все хорошо? Скажите шепотом, маскируя свой голос. Я не хочу знать, кто вы. Скажите только, что все хорошо.
Затем в ее неистовую мольбу врезался голос Эллиота.
— Алло, алло, кто это? Говорит Эллиот Палма. Мы получили ваше письмо.
И тут я повесила трубку, не в силах больше выносить это. Я не думала, что будет так трудно. Они все делали согласно нашего плана. Более удачного хода событий нельзя было и ожидать.
Или можно? Не прослушивался ли их телефон полицией? Не записывался ли разговор на магнитофон? Холодный пот покатился по моей спине, несмотря на жестокую жару в будке, и я почти выбежала из аптеки.
Позже мне пришло в голову, что даже если бы полиция засекла мой звонок, они вышли бы только на аптеку на пересечении Бродвея и Сорок шестой улицы, куда заходило по тысяче прохожих в час.
Думаю, здесь было бы хорошо сказать, что тогда я изменилась.
Но нет, этого не произошло. Мама едва не разбила мне сердце, но она делала это уже много лет, и я привыкла к подобному чувству. Голос Эллиота пробудил во мне дремавшую ненависть, и единственное, о чем я думала, шагая по улице и ощущая на лице похожие на кровь первые капли дождя, так это о том, что они не упомянули о деньгах.
Теперь мне была известна половина картины. Остальная появится (или не появится) в том запаянном гробике в почтовом отделении.
Я отправилась в кино, посмотрела двухсерийный фильм, недорого пообедала и, усталая, вернулась в отель.
В десять часов вечера я вошла в гостиную, сбросила плащ, туфли… и услышала звонок проклятого телефона.
Я не могла поверить своим ушам. Черный, опасный аппарат все звонил и звонил. Раздалось не меньше десяти звонков, пока я подошла и сняла трубку с твердым намерением ничего не отвечать.
— Джоан… Джоан? — послышался голос Джо.
— Да, — произнесла я. — Ты сошел с ума?
— Я звоню с улицы. Все в порядке?
— Да. Я ходила в кино.
— Ложись спать, — сказал Джо. — Я просто хотел сказать, что люблю тебя.
— Я тоже, — ответила я.
— У меня такое чувство, — донесся до меня голос Джо, — что все решится завтра.
— Надеюсь, — я рассказала ему о своем эксперименте. — Может, я их подтолкну.
— Мне кажется, это был ненужный риск, — Наступила пауза. — Я хочу тебе сказать…
— Что?
И потом Джо сказал мне то, что я хотела услышать от него с первой нашей встречи… то, за что я его любила так сильно и была готова умереть прямо с трубкой в руках.
— Послушай, — проговорил он. — Даже если это не сработает… Ты понимаешь, о чем я?
— Да?
— Я все равно хочу совершить путешествие, дорогая. С деньгами или без них. Ладно?
— Да, — отозвалась я, переведя дыхание. — Очень хорошо. Очень. Я люблю тебя. Не могу дождаться завтрашнего дня.
— Я тоже, киска.
Звук поцелуя и щелчок. Теперь я была вдвойне одинока. Темная часть Джо стала даже не воспоминанием.
Я разделась, легла в постель с детективным романом, но, не добравшись до завязки сюжета, уснула.
Глава 8
Вы скажете мне, почему? Здесь полно психиатров. Если я говорила с одним, значит говорила сразу с дюжиной, пока они не сделали меня собственностью доктора Сары. Пожалуйста, скажите мне, почему?
Скажите мне, почему в понедельник в пять тридцать, зная, что Джо приедет около девяти, я встала с кровати, на которой слушала радио, взятое у ужасного клерка внизу, надела платье, подкрасилась и быстро направилась к Карнеги-Холлу, словно опаздывая на свидание?
Свидание с Тедом Лереби, которого, я знала это так же хорошо, как то, что сижу сейчас на своей больничной койке и пишу эти строки, мне нельзя больше видеть никогда?
Создается такое впечатление, будто я не могла ничего с собой поделать. Нет, неверно. Это напоминало зуд, от которого хотелось избавиться. Принуждение. Я хотела его видеть. Частично, видимо, из-за сильного ощущения нереальности происходящего, из-за чего-то вроде невидимого шерстяного пальто, сковывавшего каждое мое движение. Я нуждалась в чем-то, что могло вернуть мне человечность. Это была борьба с одиночеством… неприятное чувство, будто я больше не принадлежала человеческой расе.
Неосознанно я думала о Теде все двадцать четыре часа. До пяти тридцати в понедельник, когда он вдруг стал моей путеводной звездой — внимательным, сердечным человеком в немного тесном, немного безумном кошмаре, в котором я жила.
