Марта Остенсо - Шальные Кэрью
– Его лошадь принесла его ночью домой. Он поехал на Ваале, на своем новом жеребце, – сказала Хилдред, и ее голос показался Эльзе каким-то отдаленным эхом ее подлинного голоса. – Он пришел в сознание и даже успел перед смертью рассказать, как все произошло.
Ее взгляд быстро скользнул на Эльзу, а потом на Бэлиса.
– Вы повенчались, я полагаю?
Бэлис утвердительно кивнул головой, и Хилдред продолжала.
– В таком случае твоя жена должна узнать всю правду, как мы все ее знаем, Она теперь – Кэрью.
Эльза выслушала эти слова, как выслушивают приговор.
– Питер был, конечно, к тогу от Гэрли, – продолжала Хилдред. – Кажется, там опять происходила попойка. Позже туда же направился и наш Майкл с Четом Блумом. Он говорит, что Питер изрядно выпил. Там был еще человек, по имени, кажется, Кражек, у которого есть сестра. Он и застал эту свою сестру в одной комнате с Питером. Произошла ссора, и Кражек вышел за Питером во двор. Питер уже садился в седло, когда Кражек подскочил к нему с угрозами. Питер слез с лошади и повалил Кражека на землю.
В этом месте рассказа Хилдред тяжко вздохнула, и Эльзе показалось, что ее глаза блеснули каким-то неземным блеском. Неужели эта Хилдред Кэрью в глубине своей таинственной души восхищалась трагической историей Питера?
– Он снова вскочил в седло, как вдруг Кражек ударил его чем-то поднятым с земли. Питер сказал, что там лежал железный клин, который он заметил уже раньше, когда привязывал коня к концу бревна, прежде чем войти в дом. Он был уверен, что это и был тот клин. Удар пришелся по затылку. Он рассказал, что помнит, как он обхватил руками шею Ваала и как Ваал выбежал из ворот. Должно быть, он держался на лошади инстинктивно. Ты помнишь, Бэлис, как он говорил, что даже мертвым мог бы проехать на любом коне, если бы его труп посадили в седло? Мы послали за доктором Кеннеди – Олсон слишком хорошо знает нас – и сказали доктору, что Питер свалился с лошади. Кеннеди сделал все, что мог, но все было бесполезно. Последнее, что сказал Питер, это была его просьба не преследовать Кражека. У Кражека – хорошенькая жена, сказал он. Кроме того, наша семья пострадала бы от неминуемых разоблачений, а Питер очень заботился о чести нашего имени – он гордился им.
– А другие знают? – спросил Бэлис.
– Да. Но вне нашей семьи, конечно, никто ничего не знает, – подчеркнула она, еще раз взглянув на Эльзу. – Он высказал еще свое сожаление, что ему не придется поздравить тебя и твою жену. Мне кажется, что я могу передать тебе, что он одобрил твой выбор, и скажу также еще – потому что ты все равно узнаешь об этом, – он оставил тебе треть своей земли.
Ее глаза светились глубоким внутренним огнем. Она встала с места и обратилась к Эльзе:
– Пойдемте, дитя мое. Вы, должно быть, утомлены. В трудную минуту пришлось вам войти в ваш новый дом. Пойдемте ко мне, отдохните у меня, а Бэлису необходимо повидаться со своими.
В ее голосе звучала ласка и вместе с тем бесконечная усталость, но глаза ее светились все так же, как и во время рассказа. Эльза не могла отогнать мысли, что мисс Хилдред испытывала какое-то странное удовлетворение от той роли, которая выпала ей в этой странной драме.
Эльза встала и последовала за ней, как в каком-то страшном сне. Повсюду в доме она слышала приглушенные голоса и поняла, что в этой семье каждый по-своему переживает свое горе: утрату Питера. Поднимаясь по лестнице, Эльза обернулась и увидела, что Бэлис все еще сидит в кабинете. Он не двинулся с места с тех пор, как она оставила его. Она видела его склоненные плечи и красивый контур его головы. Ее сердце поразило сходство, которого она не замечала до сих пор. С приливом страха она почувствовала, будто чары Питера Кэрью витают над головой Бэлиса, обволакивая его темным сиянием. Это была жуткая иллюзия.
В комнате Хилдред Эльза сняла платье и переоделась в капот, который Хилдред дала ей. Она купила кое-какие вещи в городе, но они лежали внизу, в чемодане Бэлиса. Хилдред ненадолго вышла из комнаты, а потом возвратилась и сказала Эльзе, что для нее готова теплая ванна.
– Ванная вон там, в конце передней. А когда вы вернетесь, служанка принесет вам сюда чай.
Хилдред села на низкую качалку и стала тихо покачиваться, скрестив руки на своей плоской груди и закрыв глаза. У Эльзы сжалось горло, а глаза наполнились горькими слезами. Питер Кэрью умер! Питер Кэрью, скачущий на буром коне по степи в тот светлый, светлый день! «Осторожнее, маленькая девочка, не то промочишь ножки!». Она не могла выдержать наплыва этих мыслей. Она поспешно вышла из комнаты и прошла переднюю, направляемая звуком лившейся в ванну воды. Из нижней передней доносились теперь тихие голоса. Говорил Бэлис. Должно быть, там были его сестры и братья, к которым она, направляясь в свой новый дом, чувствовала такое недоверие и такую неприязнь. Теперь она ощущала в себе полную неспособность так или иначе реагировать на их присутствие, питать к ним какое-либо чувство, даже робость или недоверие. Питер Кэрью был мертв – живые Кэрью были для нее лишь тенями. Она вошла в ванную и заперла дверь.
Хилдред разливала чай, когда Эльза вернулась в ее комнату.
– Садитесь, моя милая, и выпейте чайку. Это полезно после ванны, – сказала Хилдред.
Эльза взяла чашку и села на диван. Старая дама уселась опять в качалку и заговорила совершенно бесстрастным тоном:
– Вам неуютно будет жить в этом доме. Не теряйте времени и создавайте себе свой уголок, если хотите быть хоть немного счастливы.
– Мы так и предполагаем, – отозвалась Эльза, стараясь не повышать голоса, – при первой же возможности.
Хилдред быстро ответила:
– Не поймите меня неправильно. Я вовсе не хочу сгущать краски перед вами. Если бы был жив Питер, все обстояло бы совсем иначе. Он любил Бэлиса, как собственного сына. Да и жена Питера, я уверена, смотрит на него, как на сына. А когда женщина, подобная Грэс, начинает ревновать мужчину – пусть это будет племянник, чуть ли не сын, – от нее житья не будет. Грэс сделает жизнь невозможной для вас, дорогая. Она не расположена к вам и будет не расположена еще больше. Она – гордячка, говоря мягко. Женщины Кэрью, могу признаться, никогда не ладили между собой.
Внутри Эльзы все кричало, что она вовсе не Кэрью, что она Эльза Бауэрс, которой нет дела до мелких свар среди женщин Кэрью, но она могла только сидеть и пить чай, стараясь не стучать от волнения чашкой о блюдечко и уверяя мисс Хилдред, что они с Бэлисом не засидятся долго в большом доме.
В дверь тихо постучали, и в комнату вошел Бэлис с Майклом и Джоэлем, которые сейчас же подошли и сели на диван рядом с Эльзой.
– Наши женщины слишком измучены, чтобы приветствовать вас сегодня, Эльза, – спокойно сказал Майкл, – но я думаю, что могу говорить от лица всей семьи. Мы считаем, что Бэлис сделал счастливый выбор. После того, что случилось, мы не в состоянии оказать вам обоим сейчас надлежащий прием. Но вы, конечно, поймете это. Для нас это тяжелый удар, и наши женщины потрясены этим, особенно тетя Грэс.
Резкие черты его лица странно поразили Эльзу. Юный Джоэль сидел, уставившись на ковер.
– Конечно, я понимаю, – пробормотала она, – это ужасно!..
Могла ли она сказать им, каким ужасом это было для нее! Разве она могла объяснить им, что Питер Кэрью был для нее больше, чем человеком, скорее каким-то божеством. Ведь это показалось бы им нелепостью!
– Да, это ужасно! – повторила она, и после долгого молчания Майкл и Джоэль ушли, тихо пробормотав у двери «Спокойной ночи!».
Хилдред покачивалась взад и вперед в своей качалке, закутав руки в кашемировую шаль.
– А теперь идите-ка вы оба спать, – сказала она. – Уже поздно, а завтра с похоронами нам предстоит достаточная трепка нервов, когда все на дороге будут глазеть на нас и выражать свое недоумение. Кажется, тебе уже сказали, Бэлис, что отпевание будет в церкви. Грэс утверждает, что это будет более прилично и породит меньше толков.
Она издала горлом какой-то низкий, горестный звук, нечто похожее на смех, и этот звук испугал Эльзу своим намеком на какую-то более старую и еще более скорбную трагедию, чем та, которая только что обрушилась на дом.
Эльза встала. Встала и Хилдред и обняла ее за плечи.
– Вы, конечно, поедете утром повидаться с вашими. Привезите с собой какое-нибудь темное платье, если у вас есть.
Эльза утвердительно кивнула, и Хилдред сказала:
– Доброй ночи, моя дорогая! Доброй ночи, Бэлис!
Бэлис взял Эльзу за локоть, прошел с ней по устланной мягким ковром передней и повел ее в мрачно-волшебной атмосфере дома Кэрью к своим комнатам на другом конце коридора.
– Войди и присядь, – пригласил он Эльзу, отворяя перед ней дверь и отступая назад. – А я пойду за твоими вещами.
Он ушел, и Эльза осталась одна, осматриваясь кругом и борясь с желанием повернуть назад и убежать из этого места, где она внезапно оказалась самозванкой. Она смутно различала на стене несколько хороших гравюр, потом старинную медную китайскую шкатулку на столе и пышный мягкий ковер, который показался ей похожим на отблеск солнечного света на крови. Далее – ряд книг, выстроенных на скромных низких полках, – все вещи, принадлежавшие к более благородной, более интимной стороне жизни Бэлиса Кэрью. Эти вещи знали его так, как она не могла знать его, знали его тщеславие, его страхи, его нежность и гордость. Она стояла пристыженная, с тяжким сознанием своей вины перед ним. Какой вины? В том ли, что она вышла за него замуж, вместо того, чтобы обречь себя на жизнь в хижине, полной детей и запаха овец, в холмистом пустом мире Южной Дакоты? Неужели она была так же бессовестна, так же лжива, как любой из Кэрью? Ее щеки, шея и ладони горели.
