Жаклин Брискин - Все и побыстрее
Закрыв дверь, Курт протянул к ней руки, и она оказалась в его объятиях. Они молча стояли, прижавшись щека к щеке.
Гонора закрыла глаза и крепче прижалась к нему. Неописуемое блаженство охватило ее, сердце забилось чаще, внизу живота приятно заныло, желание волной поднялось из глубин ее тела. Ее губы блуждали по его мокрому от пота лицу.
— Милая, посмотри на меня, — шепнул он на ухо.
Гонора откинула голову и посмотрела ему в глаза, которые своим цветом и выражением напоминали ей глаза льва. Сейчас они были влажными и беззащитными.
— Что, дорогой?
Курт покачал головой, не отрывая глаз от ее лица. У Гоноры мелькнула мысль, что взглядом он просит ее пойти с ним в спальню. Но зачем просить об этом? Разве она уже не спала с ним?
— Я люблю тебя, — прошептала она тихо.
— Ты сама любовь, — ответил он и, не выпуская ее из объятий, повел в глубь квартиры, где располагалась спальня, центр которой занимала большая, застеленная покрывалом кровать.
Курт снял покрывало и откинул одеяло. Гонора быстро сбросила с себя платье и белье. Курт разделся и лег рядом. Он нежно целовал ее чувственные груди, его руки жадно блуждали по ее телу, спускаясь все ниже и ниже, пока не достигли заветной ложбинки. Тело ее затрепетало, словно по нему прошел ток, и Гонора, забыв обо всем на свете, хотела лишь одного — чтобы он вошел в нее, и, когда это произошло, на мгновение затихла, затем изогнулась в ответном порыве, и из ее груди вырвался стон. Теперь, когда первый оргазм прошел, она будет помогать ему, ласкать его, пока он не достигнет вершин блаженства и, усталый, не упадет рядом с ней.
Они лежали, тесно прижавшись друг к другу. Курт натянул одеяло, поставил на грудь пепельницу и закурил. После очередной глубокой затяжки он неожиданно произнес:
— Я родился в Австрии.
Гонора оторвала от подушки голову и посмотрела на него.
— Ты стопроцентный американец, — сказала она тихо.
— Да, но рожденный в другой стране. Я, как и ты, иммигрант.
— Из Австрии? — спросила она.
— Возможно, но я даже и в этом не вполне уверен. Может быть, я родился в Германии. Странная вещь, я так мало знаю о себе… — Курт вздохнул.
Гонора нежно поцеловала его в плечо, вдыхая слабый запах пота.
— Самое раннее мое воспоминание связано с женщиной со светлыми волосами и добрыми руками. Она кормила меня чем-то сладким. Я не знаю, кто эта женщина, но мне приятно думать, что она моя мать. Затем я жил со старухой. Она не раз говорила мне, что мы не родственники, и я не жалел об этом, потому что она была отвратительной старой каргой. Мне кажется, она была прислугой в нашем доме, но я в этом не уверен. Мы жили в хижине, грязной и убогой. У старухи были цепкие пальцы. Она кашляла так натужно и громко, что могла бы разбудить и мертвого. Эта страшная старуха была единственным родным мне существом, и, когда мне удавалось раздобыть съестное, я делился с ней. Я рылся в мусорных баках на задворках ресторанов, которые посещали богачи. Иногда мне удавалось найти что-нибудь вкусное — кусок торта или конфеты. Я был ловким и проворным. Мне необходимо было опережать других. В нашем деле была старая конкуренция. После крушения Австро-Венгерской империи многие находили себе пропитание в мусорных баках.
По спине Гоноры побежали мурашки, на глаза навернулись слезы. Она наклонилась поцеловать Курта, стремясь своим поцелуем остановить поток воспоминаний. За окном стемнело, и они лежали, не зажигая света. В темноте светился огонек его сигареты. Курт продолжал рассказывать. Внутренним взором он видел худенькую девочку, сосущую член толстого старика, маленьких мальчиков, занимающихся тем же, одиннадцатилетних проституток.
— Сам я никогда не делал этого и не торговал своим телом, — сказал Курт, заметив встревоженный взгляд Гоноры. — Не знаю почему, но не делал. Я подбирал пищевые отходы.
Вскоре старуха стала харкать кровью. Однажды ночью он проснулся от холода — мертвая старуха сжимала его в объятиях. После ее смерти Курт покинул лачугу и поселился под мостом.
— Разве там не было приюта для сирот? — спросила Гонора.
— Целых два, и оба переполненные. Но не думай, что о нас совсем забыли. Каждое утро приезжала санитарная машина и собирала мертвых. Старуха говорила мне, что я родился в двадцать первом году, а тогда шел двадцать седьмой. Прошло уже девять лет после окончания войны, а люди все умирали.
Как-то зимой, — продолжал рассказывать Курт, — пронесся слух, что квакеры раздают хлеб голодным. Я со всех ног бросился к тому месту и налетел на солидного, хорошо одетого американца.
— Гидеон? — догадалась Гонора.
— Да, мистер Талботт. Он спросил меня, куда это я так лечу, и, когда узнал, повел меня в кондитерскую. Потом он отмыл меня до цвета, как он выразился, слоновой кости. Позже он присоединил к моему имени эту фамилию — Айвари, так как я не знал своей. Так я стал Куртом Айвари. Мистер Талботт привез меня в Калифорнию и отдал на воспитание в семью Хоуэлз. Это были чопорные, но весьма уважаемые люди. Я был в то время маленьким зверенышем. Они стали учить меня хорошим манерам, но меня интересовала только еда в холодильнике. Только спустя многие месяцы я стал выходить из-за стола с пустыми карманами — я засовывал туда еду про запас. Я жил в ожидании визитов мистера Талботта, который изредка навещал меня. Он посоветовал мне стать инженером и заплатил за мое обучение. Гонора, я знаю, у него есть недостатки. Он самодовольный, педантичный диктатор, но в то же время он очень добрый, щедрый и порядочный человек. И если тебе покажется, что я слишком стелюсь перед ним, вспомни, что именно он спас меня, дал мне новое имя и новую родину. Благодаря ему для меня началась новая жизнь.
— Курт, дорогой, я боготворю его.
— Всякий раз, когда я гляжу в твои глаза, я забываю свое детство. За твои глаза я и люблю тебя.
— Детство кончилось, — сказала Гонора, тряся его за плечо.
— Ничто не исчезает бесследно. — Курт зажег свет. — Гонора, ты должна помнить, что голодный мальчик все еще живет во мне. Этот крест я буду нести всю жизнь. Голодный мальчик всегда будет стремиться получить то, что имеют богатые ублюдки. Он будет все сметать на своем пути.
— Ты совсем не жестокий.
— Просто ты не хочешь этого видеть, Гонора. У меня большие амбиции. Я хочу пролезть наверх. — Курт улыбнулся. — Разговоры о еде возбудили мой аппетит. Давай приготовим яичницу.
Гонора смотрела, как он шел на кухню. Его крепкое тело было прекрасным.
* * *Джоселин лежала на большой мягкой кровати, притворяясь спящей, однако ее глаза были широко открыты, уши ловили каждый шорох. Она волновалась всякий раз, когда кого-нибудь из сестер не было дома, а если это была Гонора, ее охватывала настоящая паника. Сегодня, когда и Гидеона не было дома, она дрожала от страха. Джоселин была умной девочкой и достаточно взрослой, чтобы понимать, что страхи ее напрасны, однако разве в дом не мог забраться вор или насильник? Разве в этом старом доме не могли водиться привидения?
