Кольцо с шипами Карина Рейн (СИ) - Рейн Карина

В носу отчаянно щекочет, и я понимаю, что у меня не осталось выбора: уберу руку, чтобы зажать нос, и наверняка разбужу его, но если чихну — Демид проснётся сто процентов. Из двух зол выбираю меньшее и отдёргиваю руку — очень вовремя, кстати — но Пригожин всё равно начинает копошиться и прижимает меня к себе ещё крепче, сонно бормоча себе под нос что-то ему одному понятное. Вот его дыхание снова становится размеренным, и я позволяю себе выдохнуть — правда, теперь выбраться из капкана шансов нет вовсе.

Пользуясь тем, что Демид спит, а я к нему всего второй раз в жизни так близко, разглядываю его лицо; когда все мышцы на нём расслаблены, Пригожин выглядит гораздо моложе своих лет — почти моим ровесником. Не удерживаюсь и провожу кончиком пальца по линии носа, неотрывно следя за своими движениями, потом по лбу, разглаживая несуществующие складки, и наконец несмело прикасаюсь пальцами к губам.

— Наигралась? — слышу тихий шёпот и вздрагиваю от неожиданности.

Заигралась, я бы сказала.

Поднимаю взгляд и наталкиваюсь на открытые глаза Демида — ночь не такая чёрная, какими они были в эту минуту. И зачарованно наблюдаю за мужем, пока тот стремительно сокращает расстояние между нашими губами. Это было словно неизбежное столкновение двух автомобилей на автостраде, и настолько же мощно; Демид целовал меня так, будто без этого дышать не сможет — впитывая меня в себя каждой клеточкой. Жёсткая щетина нещадно впивается в нежную кожу, царапая, но я даже не думаю возражать; руки сами тянутся к его лицу, и теперь жёсткие волоски я ощущаю ещё и ладонями. Обхватываю его за шею, путаясь пальцами в ворохе густых волос, и чувствую, как Демид обнимает меня ещё крепче — если такое возможно. Переплетаются даже наши ноги — настолько близость пьянит нас обоих. Понятия не имею, сколько смогу выдержать этот эмоциональный вулкан, который жжёт изнутри, но отпускать — и тем паче отталкивать — мужа и в мыслях нет.

Не знаю, чем бы всё это закончилось, не зазвони у него на прикроватной тумбе телефон.

Пригожин нехотя отлепляется от меня и с ругательствами тянется к гаджету, пока я пытаюсь отойти от только что пережитого. Это просто какой-то совершенно новый уровень чувственности, который был не доступен для меня раньше — хотя это не первый наш поцелуй.

Отчего же теперь всё по-другому?

В голове стерильный вакуум, из-за которого я совсем не улавливаю нить разговора; только по недовольному лицу Пригожина понимаю, что в королевстве Датском не всё ладно.

— Что-то случилось? — хмурюсь, пока он снова берёт меня в кольцо рук и утыкается носом в изгиб шеи.

— Работа, — ворчит.

— Сегодня же суббота! — удивляюсь, покашливая — что-то в горле совсем пустыня. — У тебя не бывает выходных?

По дрожи, которой заходится его тело, понимаю, что он смеётся.

— Я ведь босс, у меня нет выходных.

Против воли чувствую небывалое умиротворение, которое дарят его руки на моей спине и талии; поглаживаю его по волосам и чувствую, как он расслабляется.

— Что мешает нам каждый день просыпаться вот так? — спрашивает.

Его голос вибрацией проходится по моей коже, заставляя меня дрожать, и это не ускользает от его внимания: Демид слегка прикусывает кожу на моей шее, и я от неожиданности делаю резкий вдох.

— Ничего, — признаю поражение. — Кроме того, что я совсем не знаю своего мужа.

Демид поднимает лицо и внимательно смотрит на меня.

— Тогда придётся знакомиться, — улыбается, и я вижу перед собой озорного мальчишку, а не властного бизнесмена.

Разительные перемены.

Ни разу не видела его в таком хорошем расположении духа; моя бабушка правильно говорила: всё, что ни делается — всё к лучшему. Быть может, если бы я вчера не довела его, и он бы не напился, то сегодня утром мы не пришли бы к компромиссу, который способен дать почву для нормальных отношений.

По крайней мере, я на это надеюсь.

Пока Демид принимает душ, я готовлю на завтрак омлет и делаю в голове пометку о том, что на будущее надо запастись термосом для еды — не хватало ещё, чтобы на работе поползли слух, будто жена морит Пригожина голодом.

А ведь он не забудет при удобном случае использовать это себе во благо!

К моменту, как я накрываю стол, Демид уже полностью собран: свежая выглаженная рубашка и безукоризненно идеальный костюм. Подозрительно прищуриваюсь, пока муж вешает пиджак на спинку стула и подворачивает рукава, чтоб не испачкать.

— Кто гладит твои вещи?

Демид бросает на меня косой взгляд.

— Ревнуешь? Это хорошо — значит, ещё не всё потеряно. — Закатываю глаза, но Пригожин на меня не смотрит — уплетает завтрак за обе щеки. Куда только помещается? — Все свои вещи я обычно сдаю в химчистку, но если хочешь лично заниматься моим гардеробом, только скажи.

— Не обольщайся, — фыркаю и поворачиваюсь, чтобы щёлкнуть электрический чайник: я вовсе не ревную, просто не хочу потом узнать, что он живёт на два дома.

После завтрака он снова пытается повторить свой утренний фокус с поцелуем, но я искусно уворачиваюсь и подставляю щёку: прежде, чем бегать, нужно научиться ходить — и я сейчас совсем не о физкультуре. Демид роняет усмешку, но послушно прикасается губами к коже и сбегает на работу, пообещав устроить мне собеседование в понедельник утром — на этот раз точно. Мне очень хочется попросить его не говорить никому о том, что я его жена, но не хочется нарушать шаткий мир, построенный с таким трудом, и я держу язык за зубами.

К обеду у меня начинает болеть голова, и я досадливо хмурюсь: уверена, что всё дело в нервах. Тем временем пустыня в горле всё усиливается; я выпиваю, наверно, целую цистерну жидкости, но она не приносит никакого облегчения. Настроение с завидной скорость начинает стремиться к нулю, и я укладываюсь на диван с пультом от телевизора в руке, чтобы отвлечься. Через несколько минут безрезультатного переключения каналов я начинаю проваливаться в дрёму; пульт выскальзывает из рук на пол, но мне слишком лень двигаться. Не знаю, сколько времени так прошло — я то засыпала, то снова просыпалась, через раз видя полнометражные сны, которые выматывали похлеще физических нагрузок. В какой-то момент я просто заставляю себя распахнуть глаза и бросаю взгляд на настенные часы, которые показывают половину шестого вечера.

Вот это прилегла отдохнуть…

Между тем, прислушавшись к ощущениям, замечаю, что пустыня в горле превратилась в наждачку, и стало больновато глотать. Я прекрасно понимаю, что это значит, но отказываюсь принимать действительность: только болезни мне сейчас не хватало. Голова всё так же немилосердно болит, сжатая в тиски, а скелету становится неуютно в собственном теле. Пытаюсь уговорить себя встать и приготовить ужин, но не могу банально отскрести себя от дивана.

Ещё и жарко стало, будто возле печки лежу.

В общем, пока я воевала с собственной совестью и слабостью, у Демида закончился рабочий день: слышу, как в замке поворачивается ключ, и я, свернувшись в клубочек, «встречаю» мужа взглядом побитой собаки. Он щёлкает выключателем, поворачивается в мою сторону и притворно хмурится.

— У тебя взгляд провинившейся школьницы — признавайся, что натворила, пока меня не было? — весело интересуется.

Похоже, он сегодня в отличном настроении — чего не скажешь обо мне.

Я молчу, потому что пересохшие губы склеились намертво, а горло как будто напичкано гвоздями, и в итоге всё, на что я способна — это выдать жалобный скулёж. Демид хмурится теперь по-настоящему и стремительно сокращает расстояние между нами.

— Эй, ты в порядке? — присаживается рядом на корточки и прикладывает ладонь ко лбу. От прохлады его руки я блаженно жмурюсь. — Да ты вся горишь! По шкале от одного до десяти насколько больно? И почему ты не позвонила?

Вопросы сыплются из него, словно мука из жерновов на мельнице, но говорить я по-прежнему не могу.

— Пить, — проталкиваю хриплый шёпот сквозь сомкнутые губы.

Пригожин несётся на кухню, на ходу скидывая пиджак, и возвращается с большим стаканом тёплой воды; помогает мне сесть, поддерживая за спину, и подносит стакан к губам. После пары глотков мне становится чуть-чуть лучше — по крайней мере, ко мне возвращается речь.