Аркадия (СИ) - Козинаки Кира

– Ну пойдём. Посмотришь на озеро.

Я радостно крякнула, схватила сумку и последовала за Ильёй. Страстно желая вконец перепачкать пальцы краской и… И не наломать дров.

Он поднялся на второй этаж, чуть помедлил перед дверью, словно в нерешительности, но всё же распахнул её, пропустил меня вперёд, и я улыбнулась, разом перешагнула через две последние ступени и зашла внутрь, бегло осматривая комнату. На первый взгляд здесь не было ничего такого, чего ему стоило бы стесняться. Не самым аккуратным образом заправленная постель, на полу у изголовья кровати – несколько книг с посеревшими от времени обрезами, недопитая бутылка газировки и перекрутившийся змейкой провод телефонной зарядки. Стоящий в углу стул с небрежно наброшенной на спинку одеждой, клетчатые рубашки в ассортименте. Старый комод, явно из благородных пород дерева, на нём – телевизор, какие-то непонятные, но очень, вероятно, нужные в мужском хозяйстве штуковины и россыпь картонок и блистеров с таблетками. На стенах – вагонка и старомодные, судя по орнаменту, но на совесть приклеенные обои. И солнце, бесцеремонно бьющее в окна, вырисовывающее затейливые геометрические фигуры на всех поверхностях, докуда могло добраться, празднично подсвечивая кружащие в воздухе пылинки.

Единственным, что нарушало безмятежность этого места, был какой-то настойчивый шорох со стороны балкона, и я повернула голову и непроизвольно ахнула. Поймав порывы сквозняка из-за настежь открытых дверей, ввысь взмыли стаи бумажных журавликов, привязанных нитками к карнизу, расправили крылья, зашуршали, зашептали, зашелестели, завились в спирали, коснулись потолка и опустились к полу, оттолкнулись и снова взлетели, оживляя скупое убранство спальни движением, звуком и чем-то ещё, пока непонятным, но отчего-то вдруг тревожным.

– Ого! – воскликнула я, бросив сумку на кровать и подойдя ближе. – Это всё ты сделал?

Журавлики, они были… как ворвавшаяся внутрь часть того чарующего мира, той могучей стихии, что бушевала снаружи, где леса, моря, пески и безвременье. Или как напоминание о том периоде, когда дикие озёрные птицы пусть недолго, но писали историю этого дома, спасая его обитателей от тягот и нищеты. Или как… не знаю, что-то в них такое было…

– Сколько же пачек бумаги твой бизнесмен на тебя, несговорчивого, израсходовал? – поинтересовалась я, вспомнив, как Илья на днях ловко превратил привезённый адвокатом документ в бумажную птичку, и поймала пальцами одного журавлика.

Лист, из которого тот был сложен, пожелтел от солнца и обтёрся по краям от солёных ветров, но не оставалось сомнений, что на нём что-то было напечатано. Текст я разобрать не смогла, поэтому подхватила второго журавлика, поновее, потом третьего. «Транец», «бортовой стрингер», «бракета» – эти слова, оттиснутые на гладких боках и крыльях бумажных птиц, ни о чём мне не говорили, но маловероятно, что они встречались в договорах купли-продажи, и я нахмурилась и напряглась, продолжая рассматривать надписи, пока не наткнулась на «киль». Я не знала точно, что такое киль, но где его искать – представляла, а потому тут же почувствовала, как больно заныло в груди.

– Это же?.. – повернулась я к Илье.

– Учебники, – просто ответил он, подтверждая мою догадку. – По технике кораблестроения. Ещё там справочник по чтению чертежей вроде.

Илья бросил на меня короткий взгляд, обогнул и вышел на балкон, облокотился на перила, а я так и осталась стоять в дверях, позволяя колыхающимся на ветру журавликам садиться мне на плечи и путаться в волосах.

– Я ведь тебе рассказывал про проблемы с мелкой моторикой? – проговорил он, смотря куда-то вдаль. – Сначала были мячики, терапевтический пластилин, тренажёры разные – короче, вся эта медицинская фигня. Потом врачи велели продолжать уже в домашних условиях, но собирать пазлы мне быстро надоело, вязать как-то совсем не тянуло, а секрет кубика Рубика я разгадал за пару недель, и стало скучно. Зато вот с оригами сложилось.

– Из твоих университетских учебников? – безрадостно уточнила я.

– Ну а зачем мне они? Я всё равно не буду больше учиться.

– Тебе не дали академ?

– Дважды давали, но потом я забрал документы. Стало не до учёбы как-то, надо было себя обеспечивать. Ну и к тому же я хотел не схемы рисовать, сидя в чистеньком кабинете, а руками работать, в цеху или на стапелях, но для этого, – Илья вздохнул, – для этого физическая сила нужна.

– Но ты же самый сильный человек на свете, – прошептала, свистяще пропищала я, и он обернулся, снова окинул меня взглядом с ног до головы и усмехнулся горько.

– Мира, вот ты кроха совсем, а я сейчас даже тебя не подниму, сил не хватит.

Мне вдруг вспомнилось, с какой лёгкостью он раньше закидывал меня на плечо, держал крепко, стискивая бёдра одной рукой, и ещё умудрялся при этом, например, бежать или смеяться, ловить мои шаловливые ладони и грозить страшной расправой за каждый щипок. А теперь его будни – это не про идущий по морю сухогруз, а чтобы пальцы шевелились нормально. И ещё эти чёртовы журавлики, как напоминание о мечте, которой не суждено сбыться, которую пришлось похоронить.

И кто в этом виноват?

Я шагнула на балкон, встала рядом с Ильёй и вцепилась в перила. Посмотрела на озеро: сосны тут будто расступались, и оно лежало у подножия дюны сразу за зелёным плюшевым полотном ольхового леса – спокойное, гладкое, юное. В любой другой раз я бы прониклась, восхитилась или – если совсем в иной жизни – даже захотела бы установить на балконе мольберт и вдоволь попленэрничать, но сейчас на сердце было так пусто и тоскливо, что скользящие по зеркальной поверхности озера птицы слились перед глазами в одно невнятное мутное пятно.

– Илья… – начала я, но он тут же перебил:

– Не надо.

Я посмотрела на него озадаченно, и он пояснил:

– Говорить ничего не надо, потому что я и так знаю, что ты хочешь сказать. Либо пожалеть, люди очень любят меня жалеть, задолбали, либо…

Он не закончил, и я, повинуясь внезапному порыву, протянула руку и сжала его ладонь.

– Вовсе не собиралась я тебя жалеть. Ты по-прежнему самый сильный человек на свете.

Илья хмыкнул, и я хотела убрать руку, но он поймал мои пальцы своими, и так мы и застыли, неловко, коряво сцепившись, соединившись в неожиданной точке, заземлившись, замедлившись, и за последние шесть лет я не видела ничего красивее этих криво сомкнутых пальцев.

– Я всего лишь хотела спросить, загадал ли ты желание?

– Желание?

– Вот не поверю, что ты увлёкся оригами, но никогда не слышал про тысячу журавликов цуру[1], которые умеют исполнять желания. Так что, загадал?

– Может, загадал.

– Сбылось?

– Может, сбылось.

– Врёшь ты всё, – улыбнулась я, и Илья улыбнулся мне в ответ.

Наверное, виной тому была неминуемая близость расставания, но в этот момент я ясно ощутила, что между нами осталось слишком, просто чересчур много всего этого – вранья, недомолвок, секретов, неизвестности. А потому глубоко вздохнула и попросила искренне:

– Илья, давай поговорим?

– О чём?

– О том, как ты, – и голос сам по себе дрогнул, – жил последние шесть лет.

– Тебе зачем эти басни?

– Мне… важно знать. И… и если ты сам мне всё расскажешь, это будет… как если бы я была рядом.

– Мы же уже говорили об этом, – сдвинул брови Илья.

– Нет, не говорили, – заупрямилась я. – Тогда на пирсе ты просто сказал, что не хотел, чтобы я была рядом. Но ведь это неправда.

Он не ответил, только провёл большим пальцем по моему мизинцу и глянул куда-то вдаль, в лес или на озеро. Поразмышлял о чём-то, пока я ждала, в очередной раз жадно рассматривая его лицо, любуясь, а затем шмыгнул носом и наконец произнёс:

– Ладно, давай поговорим. Спрашивай.

И отпустил мою руку.

Я снова вцепилась в перила, спешно подбирая правильные слова для первого вопроса, но Илья опередил меня, сказав с нарочитой беспечностью:

– Только сначала балкон покрась. А то ещё психанёшь, уйдёшь, а я так и останусь с некрашеным балконом, как дурак.