Собственность Шерхана - Ирина Шайлина
Кабина лифта, естественно пуста. Урод, снова выругался я. Достал мобилу, велел своим перекрывать ТЦ полностью. Меня трясти начинало от мысли, что Лиза сейчас в чужих руках может быть. Такая беспомощная, такая моя. Охрана ТЦ уже к нам бежит, сейчас и этих запрягу.
Телефон зазвонил как-то особенно зловеще, я сразу понял, что не к добру. Что не успели.
— Да? — нетерпеливо бросил я.
— Твоя Лиза на Павлова шестьдесят четыре, — ответил Чабаш.
— Если хоть волос упадёт с её головы, — прорычал я. — Я тебя, ублюдок, живым закопаю.
Павлова, сука, Павлова. Вспоминаю, где находится. Машина с ребятами уже подъехала, бегу к ней, как могу, с раненой ногой и головой гудящей. Понимаю, что сейчас боец из меня хреновый, торможу.
— Анвар, снимай ботинки.
Он смотрит на свои щегольские дорогие ботинки и пятится назад.
— Мне ещё с ментами разбираться…
— Босиком разбираться будешь! — рявкаю я.
Немного жмут. Гоню, едва слушая подсказки навигатора. Выжимаю из автомобиля все соки. Кровь, натекшая из уха, намочила воротник рубашки, теперь он высох и противно царапает кожу. Одной рукой руль держу, второй пытаюсь кровь с лица стереть.
Я горел желанием убивать. Всё просто — Чабаша убить, голыми, нахер, руками. Лизу забрать. Простейший действенный план. Плевать, что там дальше будет, главное, чтобы у Лизы и маленького сына, который в ней прячется, все хорошо было. Самому и сдохнуть не страшно.
Машину на парковке бросил, влетел внутрь здания. Испуганно шарахнулась в сторону девушка в белом халате, до меня дошло, что это больница — из-за гнева и страха за Лизу я толком и не видел ничего, злость глаза застилала.
Вдоль стены — стулья. С одного из них, навстречу мне, поднимается Чабаш. Бросаюсь на него. Роняю на пол одним ударом, снова бабы визжат, сущее наказание, и так мозг кипит. Удивительно, но Чабаш не сопротивляется даже.
— Я поговорить пришёл, — говорит он. — Блядь, слезь с меня или разгребай все дерьмо сам.
— Где Лиза? — устало хриплю я.
— Рожает…
Как рожает? Она же худенькая такая, ей толстеть и толстеть до родов ещё. Срок маленький ещё, восьмой месяц только пошёл… На Чабаша больше не смотрю, насрать на него.
— Где у вас рожают? — спрашиваю я у стайки испуганных медсестер.
— На… — робко отвечает самая смелая, — на втором этаже…но нельзя туда, нельзя!
— Можно.
Всё можно. Безошибочно и сразу нахожу коридор, ведущий к лестнице, в несколько шагов взлетаю по лестнице, не щадя больную ногу. Распахнул стеклянные створки дверей, на этаж ввалился, задев пустое кресло-каталку у стены.
Остановился. Лекарствами пахнет. Куда идти? С одной стороны донёсся слабый женский стон. Я сразу представил свою Белоснежку, страдающую от боли и понёсся спасать, словно можно вообще спасти в таком деле.
Дверь открыл, вошёл уверенно, усилием воли заставив себя не хромать. Немая сцена. Две хлопотливые медсестрички, которые сразу все свои дела бросили и на меня смотрят. Врач в колпаке и маске, на перчатках — кровь.
И совершенно незнакомая мне женщина, которая бросив рожать, тоже на локтях приподнялась и на меня смотрит. А я смотрю туда — между широко разведенных её ног. И не любопытства ради, а с ужасом, потому что вижу, как из неё появляется округлая, покрытая мокрыми волосиками, младенческая голова.
— Голова пошла, тужься, тужься, — распорядилась одна из женщин, все сразу заглянули в промежность с головой и про меня забыли.
Роженица душераздирающе закричала, а я шарахнулся назад. Блядь, а ведь с Белоснежкой где-то рядом такое же происходит! И нет никого рядом, чтобы поддержать, меня нет! Бегу по коридору, все двери открываю подряд.
Чаще — пусто. И вот наконец самая последняя дверь, а за ней — тишина. Открываю осторожно, вхожу. И сразу её вижу. Лиза, Белоснежка моя. Она тоже мой взгляд сразу ловит, будто ждала меня.
— Имран, — тихо шепчет она.
Бросаюсь к ней, беру за тонкую руку. Ноги её тоже разведены, но на них наброшена тонкая белая простыня, местами кровью заляпанная. А живот… Он плоский почти, в нем точно нет ребёнка больше, и мне так жутко становится от того, что опоздал, не смог исправить, снова все испортил… Лиза беззвучно плачет, я шепчу что-то глупое ей, убираю пряди волос, прилипшие к вспотевшему, покрытому слезами лицу.
Смотрю в спины врача и медсестер, что стоят в углу комнаты. Там, у них то, что важно так. Что смысл моей жизни. И страшно так, что я перестаю дышать. И с каждым ударом моего сердца ещё страшнее, стискиваю руку Лизы в своей, словно вместе — легче.
И тогда…тогда мой ребёнок плачет. Тихо так плачет, словно обидели его. Горько.
— Папа всех порвёт, — тихо шепчу я. — Никто тебя не обидит.
Я не помню, когда плакал последний раз, а сейчас слезами щиплет глаза и мне не стыдно нисколько.
— Кто это ещё? — спрашивает акушерка сварливо. — Про санитарию и дезинфекцию вообще слышали?
— Папа, — тихо говорю я. И громче, увереннее добавляю — Я отец. Дайте мне моего ребёнка.
Тяну руки. Женщина качает головой и закатывает глаза, а потом все же протягивает мне белый, маленький такой свёрток.
Господи, какой ребёнок лёгкий. Невесомый. Опускаюсь на стул, рядом с Лизой, и мы вместе смотрим на наше дитя. Лиза осторожно касается крошечной щеки, а я не смею. И грязный, и страшно своими огромными пальцами такое чудо трогать. Сломаю ещё что-нибудь. Младенец чувствует прикосновение матери, морщит тонкие, бесцветные бровки, носик, словно вот-вот заревет снова, а я смотрю и глаз отвести не могу. Я зачарован, кажется, побеждён навеки.
— На вас кровь и сажа, — говорит врач.
— Сын Шерхана крови и пороха не боится, — гордо отвечаю я.
— Сын, может и не боялся бы, — хмыкает акушерка. — Только дочка у вас.
Поднимаю взгляд на Лизу и вижу, что усталые её глаза смеются.
