Собственность Шерхана - Ирина Шайлина
Давид не ответил ничего, мы уже въезжали во двор больничного здания, возле входа рядком стояли жёлтые автомобили "скорой помощи". Мне так больно и страшно было, что я даже обрадоваться не смогла тому, что он в больницу меня привез
Хлопнула дверь, Чабашев вышел, а ещё через несколько мучительно длинных минут, за время которых была ещё одна болезненная схватка, внёс меня на руках в роддом.
— Документы? — женщина в белом медсестринском халате смотрела сурово, — сколько недель?
Документов не было, я беспомощно смотрела на нее и пыталась найти ответ, почему я приехала в грязной шубе, рваных колготках, без паспорта и телефона.
— Оформляйте так, потом все довезем, — одним движением Чабашев выудил портмоне, вытащил несколько купюр и протянул медсестре. Та спорить не стала. А мне было неудобно, что Чабашев за меня платит. Как за товар.
Меня увели, а я так и не успела ничего переспросить у Давида, сейчас все это отошло на второй план.
Самым важным было и оставалось жизнь моего ребенка. Мне помогли переодеться, выдали ночнушку с огромным вырезом спереди, короткую, едва прикрывающую попу. Снять мокрые, грязные вещи было почти приятно, если бы не боль и страх.
Я легла на кушетку, куда указала медсестра. Она была уже другой, не та, что принимала меня. Молодая, мне казалось, мы ровесницы почти. И смотрела она добрее.
— Сейчас сделаем УЗИ, — предупредила меня.
Я кивнула, лежать на спине было больно, когда схватывало. Пришла врач, намазала холодным гелем живот. Она смотрела в монитор молча, только датчиком водила по животу. Мне казалось, что он стал за это время ещё меньше, и я бесконечно трогала свой живот, боясь, что он скоро сдуется окончательно, как дырявый воздушный шарик, и станет совсем плоским, не оставив места младенцу.
— Как мой ребёнок? Живой?
Спрашивать было страшно, меня трясло, как в ознобе. Но ее молчание — ещё страшнее.
— Пока живой, — кивнула врач равнодушно, и, кажется, в этот момент разбилось мое сердце. Я прикусила губу, чтобы не закричать от этих жутких слов, которые набатом вторились в моей голове — пока живой. Пока. Живой. Пока.
Мне вкололи укол, — для раскрытия лёгких, повесили на живот тяжёлые датчики, чтобы мониторить сердцебиение ребенка. Датчик пищал, и от каждого его звука мне становилось хуже и хуже. Никаких других звуков, в родильном зале я была одна, только время от времени заглядывал кто-то из акушерок.
— Потерпи, пожалуйста, — шептала я своему животу, — мы же сильные, мы справимся с тобой. Мама тебя так любит, только потерпи.
Я пыталась тихонько петь, колыбельную, песни меня успокаивали. Прерывалась, когда от боли становилось совсем невыносимо, а потом продолжала дальше. Сколько прошло времени с тех пор, как я оказалась в больнице, я не знала, по ощущениями время тянулось вечность, каждая минута схватки была бесконечно долгой. Меня осмотрели, поставили капельницу, а я все мысленно повторяла про себя, как мантру, колыбельную. Я все не свете отдать была готова, лишь бы наше с Имраном дитя родилось живым и здоровым, все на свете.
В какой-то момент боль стала совсем невыносимой, промежутков между схватками не осталось. Я держалась за железный край кровати, казалось, что ещё одна схватка — и я выдерну железо, так сильно сжимались мои пальцы. Акушерка заглянула в дверь:
— Вяземская, давай на осмотр.
Как я заползала на высокое кресло, в памяти не осталось. Между ног жгла такая сильная боль, я хотела в туалет, но даже отдышаться нормально не получалось.
— У нее потуги! — крикнула акушерка кому — то, а потом обернулась ко мне:
— Все, мамаша, рожаешь. Слушай теперь меня.
Рожать оказалось больно. Я такой боли никогда не испытывала раньше, я думала, что умру, но с каждой новой волной находились новые силы.
— Тужься! Головка появилась, тужься давай!
Пот катился с меня ручьем, я видела только большие часы на стене напротив, но не могла понять, какой час они показывают. А потом — наступило облегчение, я рванулась вперёд в последний раз, и ребенок выскользнул из меня.
Глава 17
Шерхан
Надсадно что-то пищало. Как комар назойливый, от которого отмахиваешься, а без толку. Мысли ворочались тяжело и туго, удивился ещё — напился я, может?
С усилием открыл глаза. Сделал несколько открытий. Первое — наверху бетонные перекрытия, а снизу асфальт. Второе — меня тащат за ногу. Анвар тащит. Третье — не комар пищит, баба верещит, да так долго, на одной ноте, что вот сил бы достало, встал бы и оплеуху зарядил.
— Какого х*я тащишь меня? — почти ласково спросил я у Анвара.
— Я тебя спасаю, — обиделся тот.
И тут стукнуло, бахнуло озарением, все на пути сметая. Вспомнилась Белоснежка, Такая тонкая, что со спины и не скажешь, что беременная. Анвар ведёт её, а она все оборачивается, на меня смотрит. Улыбается едва-едва, губы бледные в синеву. Визг тормозов чужого автомобиля вспомнил. И что понял сразу происходящее, только останавливать уже поздно было. Рывком бросился к Белоснежке, догнать, накрыть своим телом, защитить… А потом огонь этот и визг надоевший бабский.
Тяжело сел. Мотнул головой. Сорвалась с лица, упала густая капля крови — из ушей сочится. Внутри тонко гудит, не иначе, как очередной сотряс, мне в своё время на борьбе нехило прилетало. Но все это — херня.
— Лиза где? — хрипло спрашиваю я.
— Живая она… в лифт отвел, на случай, если стрелять будут.
— Одну бросил? — моментально зверею я.
Встаю. Ноги обжигает болью, и не мудрено — штанину пропалило в нескольких местах, дорогой ботинок обуглился, немного поплавилась подошва.
— Если выбирать она или вы, вас выберу, — упрямо сказал гаденыш.
И заработал оплеуху сразу же.
— Делать будешь, что я скажу. Заткни уже бабу, бля.
Испуганная женщина стояла у розовой
