Владимир Витвицкий - Двадцать пять дней на планете обезьянн
— Совершенно случайно шел мимо. Дай, думаю, зайду?
— Правильно подумал, заходи.
У Шимпанзун в квартире почти стерильная чистота — а это, как известно, знак скрытой или явной стервозности. А он немного бардачен и, заходя к ней, все еще стесняется нарушить своим появлением не им установленный порядок. Но Шимпанзун смеется над этим и говорит, что в нем сидит старый холостяк. Он не обижается на слово "старый" и не спорит насчет "холостяк", однако ему безусловно приятно бывать у нее. А еще этот запах — и взгляд, изменив прямолинейности, попытался завернуть за угол, на кухню.
— Вкусно пахнет! — признался он и извлек из-за спины розу.
— Угу, — согласилась с очевидным Шимпанзун.
— Если ты помнишь, у нас сегодня праздник, полукруглая дата.
— А что это за запах такой, ехидный? — вместо ответа сморщила нос Шимпанзун.
— Ехидный? — не сразу догадался Примат. — То порох горелый, стреляли. А домой я не заходил.
— Вот и мне пороха понюхать пришлось.
— Хорошо, если так.
— Редкостная гадость.
— Ты не забыла? — не желая больше отвлекаться на мелочи, напомнил о важном Примат.
— У тебя насморк? — улыбнулась его непониманию Шимпанзун.
— Понял! Ну, тогда я побежал за ванной, фраком и шампанским?
Примат изобразил намерение движения. Честно говоря, он не собирался задерживаться надолго, только занести цветок — знак внимания и сентиментов, и все. Иначе показательная стерильность выдавила бы его, пребывающего в состоянии пыльного стрельбища, вон. Тем более ему нравилась приверженность Шимпанзун к чистоте и женскому порядку. Он был этому рад, зная по опыту — давно не мальчик, что если обезьянна в доме, то это еще не гарантия чистой посуды. Так что лучше стервозность, чем чумазость. А так как он знал еще и то, что сверхстерильность почти сумасшествие, то не слишком обострял обстановку. Старался, по крайней мере, и это у него пока получалось.
— Не спеши.
О, ужас — она потянула его на кухню, а он не снял ботинки! А как же стерильность? А скрытая стервозность? Почти сумашествие?
— Башмаки!
— За мной, и не спорь.
В холодильнике оказалась пузатая бутылка шампанского, а в духовке пирог и усмиряющий все взбрыки запах.
— Обойдемся сегодня без фрака. А ванна у меня тоже есть.
— С тобою трудно спорить, Шимпанзун.
— Я знаю, — снова согласилась с очевидным прекрасная в своем переднике обезьянна и, поместив розу в ту самую узкую вазу и проверив в духовке пирог, убежала в ванную.
— Примат! — крикнула она уже оттуда. — Набери, пожалуйста, в вазу воды… и ты уже можешь снять ботинки.
Он повиновался, а заглянув в ванную, обнаружил, что под струей воды набухает душистый ком пены. Не удивительно — у Шимпанзун много всяких штучек и она любит испытывать их не только на себе. Помня о почти сумасшествии, он и в этом вопросе старается не обострять обстановку.
— Опять любимая пена? — все же обозначил протест Примат.
— Терпи, ты у меня в гостях, — обернулась Шимпанзун, но снова почувствовав запах, опять сморщила нос, — но будь как дома.
— Может, мне действительно домой сходить? — опять застеснялся последствий стрельбища Примат.
— Я на кухню, ненадолго, — пропустила мимо ушей нытье огромного пехтмура Шимпанзун, — одежду сюда сгрузишь, — указала она на пластмассовую хитрость для белья. — И без меня не начинать! — крикнула она уже из кухни.
— Хорошо! — обреченно, но не без удовольствия подчинился Примат, оставшись в тесной даже для него одного ванной.
А почему бы и нет? Ведь секс — игра для взрослых, бегство от забот, хотя, для многих — суровая правда жизни, попутная песня бурлаков. Но их знакомству ровно месяц, и значит глаз еще не коснулась скучная строгость, а губ принужденный смех, так что Примат, бросив на дно вместительной пластмассовой корзины сбрую, покидал туда и все остальное. А в ванне пахучим болотом набухла розовая пена — не по-мужски. Но пена связана с Шимпанзун, и суровости в глазах разоблаченного от формы Примата немного. Услышав, как лязгнула дверца духовки, он поспешил погрузиться в тесную ванну — сквозь сюсепусьную пену.
Шимпанзун закрыла духовку — все, она приготовила не пирог, а манник, что вкусно, быстро и сердито, а главное — нравится Примату. Он объяснил ей чуть ли не на первом свидании, как полезны его спортивному организму манники и как вредны пироги. Они вместе уже целый месяц, и этот большой обезьянн, безусловно, нравится ей, а значит он в окружении ее забот и ему от них не уйти. Но все-таки она постучала в дверь ванной комнаты.
— Кто там? — донеслось изнутри явно наигранное неудовольствие.
— Это я, — объявила она, открывая дверь. — К тебе можно?
— А разве у меня есть выбор? — разумно спросил спрятавшийся в воду и пену Примат.
— Нет, — согласилась с его сомнением Шимпанзун, сверху вниз глядя на пену и завязшего в ней обезьянна. Она поплотнее прикрыла дверь, чтобы не выпустить тепло — все для любимого.
— Как в засаде, — осторожно буркнул погруженный.
Она знает причину бурчания — ему не нравится пена. Или он притворяется, что не нравится.
— Как в гостях, — поправила его Шимпанзун. — Ты не соскучился?
— А с тобою это возможно?
Шимпанзун не ответила и бросила в воду мыло, но к сожалению толстый слой пены погасил все брызги.
— Начинается, — еще более осторожно буркнул погруженный. А она никак не может обнаружить скользкое мыло — из-за пены ничего не видно.
— Угу, — согласилась она с "начинается", — и в самом деле неудобно. Ничего не видно!
— Ой! — дернулся погруженный, а в глубине местами беззащитный обезьянн…
Говорят, что ванны неудобны. Может быть — есть много мнений на сей счет. Но, безусловно, временами они бывают интересны, а когда на лето отключают отопление, да на улице пасмурный день и едва выше нуля — то еще и теплы. Иногда даже слишком… ох уж эти обезьянны!
* * *— На кого я, по-твоему, похож? — спросил Примат, замотавшись в полотенце.
— На центуриона, без доспехов, после бань, — ответила Шимпанзун.
Она расставляет посуду на кухонном, и при этом праздничном столе. Можно было бы пойти в комнату, но на кухне как-то уютнее, по домашнему, и она знает, что это нравится Примату. Тем более не нужно бегать — все под рукой.
— А у нас с Римом много общего, — сев за стол, решил поумничать Примат, — империя развалилась, что дальше — неизвестно, а варвары вокруг так и шастают, — он выразительно посмотрел на Шимпанзун.
А на ней после ванного приключения только передник, а на нем только полотенце.
