Сьюзан Ховач - Грехи отцов. Том 2
У меня в холодильнике еще есть шампанское, и я бегу на кухню, чтобы открыть бутылку.
— Себастьян, нет! Я не могу выпить больше ни капли!
— Только один бокал!
Мы подходим с бокалами к двери спальни.
— Хорошо, — объявляю я, — играй туш! Скорее!
Открыв дверь спальни, я зажигаю свет. Черно-белый узор пляшет перед моими глазами. Светотень. Эротично! У меня такое чувство, что внутри меня все плавится. Я быстро выпиваю шампанское.
— Боже мой! — в благоговейном трепете говорит Вики. Она на цыпочках, пошатываясь, направляется к рисунку Пикассо на стене.
— Себастьян, это оригинал?
— Конечно нет. Я считаю непристойным тратить тысячи долларов на чрезмерно дорогие оригиналы. Это первоклассная репродукция и стоит двадцать долларов, что, по-моему, именно столько, сколько не жалко за этот рисунок. Он неплох, не правда ли? Мне нравится длинная линия ее шеи и спины.
— Красиво. Комната просто шикарная, — Вики бессильно опускается на кровать и разливает на пол шампанское.
— О, нет! Белый ковер! Быстрее, где тряпка?
Я приношу две тряпки, и, став на четвереньки, мы яростно вытираем пятно.
— По-моему, все будет в порядке, — наконец серьезно говорит Вики.
— Я в этом уверен, — говорю я, глядя ей прямо в глаза. Она улавливает особую нотку в моем голосе и вжимается в спинку кровати.
Мы молчим. Наконец, она говорит:
— Какая я была дура.
— Нет, Вики. Ты отнюдь не дура. Ты все время хотела этого, но ты обманывала себя, потому что одна мысль об этом раздражает тебя, — не пугает, а раздражает, — и ты не хочешь сердиться на меня. Но, Вики, я не собираюсь обращаться с тобой так, как с тобой обращались в прошлом. Я люблю и уважаю тебя, и поэтому все будет совершенно по-другому.
Она решительно говорит:
— Я не понимаю, о чем ты говоришь. Я не сержусь. Никто не раздражал меня. Никто не обращался со мной плохо.
Я встаю, снова приношу бутылку шампанского из кухни, наполняю наши бокалы и залпом выпиваю столько, сколько могу выпить, не переводя дыхание. Затем я холодным, академичным голосом профессора колледжа, который пытается провести умного, но упрямого студента, говорю:
— Хорошо. Ты не сердишься. Тебе просто больше не нравится секс. Ну и что? Многим людям не нравится секс. Существует целая индустрия, для тех, кому не нравится секс. Люди не нарушают законы тем, что им не нравится секс. Это огромная прекрасная страна, и не обязательно, чтобы тебе нравился секс, так же, как не обязательно, чтобы тебе нравились твоя мама, национальный флаг и яблочный пирог. Но почему бы тебе на этот раз не дать бедному старому сексу шанс? Почему бы тебе не дать бедному старине сексу еще один шанс? В конце концов у тебя все первоклассное и задаром, и кажется, это позор, хотя бы время от времени, не пользоваться этим. Ты когда-нибудь читала пьесы Мидлтона?
Я вывел ее из равновесия:
— Кого?
— Мидлтона. Он был современником Джона Вебстера и Сирила Торнера. Он описывал ситуации, похожие на нашу, хотя и придавал им театральность семнадцатого века. Злодей преследует героиню. Героиня отвергает его. Злодею каким-то образом удается переспать с ней и затем — неожиданность! Героине, в конце концов, нравится это. — Я слегка прикасаюсь к ней моим указательным пальцем, и она не отстраняется. — Я не обижу тебя, Вики, — настойчиво говорю я, подвигаясь к ней поближе. Она по-прежнему не отодвигается. Моя рука скользит по ее бедру. Мои внутренности превратились в клубок змей. Я хочу снять с себя одежду. — Все будет хорошо, — тихим голосом настаиваю я. — Я не похож на Сэма. В сексе все мужчины разные, это как почерк. Я подвинулся поближе. Моя рука на ее бедре, затем на ее левой груди. Я целую ее в шею. Кровь во мне как будто плавится, подобно какому-то новому жидкому металлу в сюрреалистической фантазии. — Я хочу тебя любить, Вики, — говорю я, — ты не просто какая-то статистическая женщина для меня, а личность, которая знает, что Цицерон был не только философом, но и оратором; личность, любимый цвет которой синий и которая любит устриц и отражение яркого света на мокрых тротуарах, и фонтан перед «Плазой», и песни Фрэнка Синатры, и игру на кларнете Жервез де Пейер. Я хочу тебя, тебя, тебя.
Она позволяет поцеловать себя. Она ничего не говорит. Я не хочу раздеваться при свете, потому что это может напомнить ту сцену у бассейна в Бар-Харборе. Я расстегиваю ее платье. Она мне позволяет сделать это. Мои пальцы плохо слушаются, я плохо соображаю. Не могу расстегнуть ее лифчик. О, черт. Я не должен выглядеть неуклюжим. Пожалуйста, пожалуйста, Боже, сделай так, чтобы я был мягким, спокойным и уверенным, как голос Фрэнка Синатры, который без усилий льется из проигрывателя подобно жидком металлу.
Я полностью раздел ее. Она не шевелится и молчит. Я целую ее тело в надежде, что она ответит взаимностью, но она этого не делает, и вдруг я понимаю, что не могу больше ждать. Стягивая с постели покрывало, я подвигаю ее на атласную простыню. О, Боже. Я пытаюсь выключить настольную лампу, но она падает вниз и сама собой отключается. Вышло глупо. Я должен успокоиться. Но не могу. Теперь все плавится, не только я, но и все кругом, как будто я в середине белой раскаленной лавы, которую выплеснул Везувий, чтобы уничтожить Помпею в 79 году н. э. В темноте я снимаю с себя одежду и нахожу, что атласные простыни холодны как лед; я готов услышать шипящий звук, поскольку раскаленная лава льется на лед, но нет, здесь только Вики, округлая, крепкая, красивая, безупречная…
Наверное, на свете есть Бог, потому что я на небесах. Я на небесах и все еще жив. Окончательный триумф.
Она кричит.
Я говорю ей, что все в порядке. Я сам не знаю, что говорю. Я ничего не знаю, кроме того, что не могу остановиться.
Она царапает мне спину, пытается оттолкнуть меня.
Может быть, она боится забеременеть, но не волнуйся, Вики, я не такой уж глупый, я знаю, что делаю, даже тогда, когда я почти не контролирую себя, почти, почти — Господи, это был рискованный момент, но я сделал это. Я вовремя вышел.
В следующий раз я возьму с собой презерватив, но сейчас особый случай. Между нами не должно быть никаких преград.
О, Боже, о Боже, о, Боже. Я так счастлив!
Я лежу, учащенно дыша, на атласных простынях, но Вики встает, бежит в ванную и запирается там.
Я слышу как она рыдает. Я тотчас же встаю и стучусь в дверь ванной комнаты. Я чувствую слабость в ногах.
— Вики, с тобой все в порядке?
Глупый вопрос. Ясно, что она не в порядке. Я поворачиваю дверную ручку: — Вики, пусти меня, пожалуйста.
Я слышу шум душа. Она смывает с себя все: мои поцелуи, сперму, все, что связано со мной. Интересно, она всегда так поступает, или это происходит из-за того, что она чувствует ко мне отвращение?
