Татьяна Турве - Если ты индиго

— Какой же ты кот? Ты у меня собака! — Янка почесала Гавриле живот в самом любимом месте, под грудкой, тот изогнулся невообразимой дугой и всеми силами показывал, как ему приятно: — В прошлой жизни ты был собакой, а?

Гаврюха ничего не ответил — очевидно, не был так уверен.

Оглушительно затрезвонил звонок, через полминуты хлопнула, как от сквозняка, входная дверь, и из прихожей послышался шум и женские голоса вразнобой, будто человек десять туда набилось. Яна высунула нос из своей комнаты: о ноу, только не это! Как говорят в подобных случаях одесситы, которых у них в Городе полным–полно: «Держите меня десять человек!» Пришли мамины подруги–морячки, не слишком–то Янка их жаловала…

— Привет, дорогая! А мы мимо шли, подумали: дай зайдем!

Голос тети Люды звучал душераздирающе громко, словно на торжественном собрании по поводу юбилея какой–нибудь правительственной шишки. Как обычно.

И без секунды промедления мамин голос на тон выше:

— Яна! Иди мне помоги!

Только этого ей сейчас не хватало для полного счастья!..

Они уже расселись на кухне, точно у себя дома. Тетя Люда выставила на середину стола бутылку мускатного розового вина (она с пустыми руками никогда не приходит) и теперь сияла, как начищенный до блеска медный таз. Тетя Аня по–скромному пристроилась в углу возле холодильника, нервно вздрагивая от его натруженного рыка, а мама ловко сооружала угощенье и командовала на всю катушку, поминутно на них покрикивала, как полководец:

— Дай еще чашку! — это Яне. — Ну что ты сидишь, открывай! — уже Людмиле. — Сок будешь? — опять через плечо дочери, та отрицательно замотала головой и сжала губы, чтоб не сболтнуть что–то ненужное.

— Ну, девочки, за нас!

— Хорошее вино! Может, и Яне немножко? — Тетя Аня была самая из них молодая, с младенчески чистыми голубыми глазами и вечно удивленным выражением лица. Она Янке даже нравилась, иногда.

— Ей не надо! — мама безапелляционно всё решила за нее. Яна и так бы не пила, но про себя вспыхнула: опять лишний раз продохнуть не дает!

— Ну почему? Красные кровяные тельца!.. — популярно объяснила тетя Люда, прищуренным глазом разглядывая бокал на свет.

«Какие же они красные, когда вино розовое!» — съязвила мысленно Янка и, воспользовавшись моментом, направилась к двери. Но мамин голос догнал на полпути:

— Яна!

— Что?

— Принеси салфетки, в гостиной! — и с каким–то нездоровым удовольствием объяснила подругам: — Вон как смотрит, не любит!

— Ну мы же понемножку! Хорошее вино…

— Так значит, твой пришел с рейса? Надолго?

…И надо же было зайти именно в этот момент! Покопалась бы еще немного в серванте, разыскивая бумажные салфетки, и ничего б не случилось, всё было бы в ажуре… Больше всего на свете Яна не переносила, когда мама вот так вот откровенничала перед практически посторонними людьми, выкладывала всю их семейную подноготную.

— Не знаю! Как по мне, так можно уже обратно, в следующий, — небрежно отмахнулась мать.

— Не соскучилась? — недоверчиво вскинула тонкие брови тетя Аня. И мама ответила…

Янка застыла у раковины, отвернувшись с деланным безразличием, но и со спины было прекрасно видно, что слушает очень внимательно. Даже уши, казалось, оттопырились от напряжения — а как же, любимого папочку зацепили!.. В Марину словно черт вселился: и понимала, что несет, но остановиться было уже невмоготу:

— Я тебя умоляю! Я же замуж выходила по рассчету, с самого детства решила: если уж замуж, то только за моряка дальнего плавания! И чтоб с опытом работы, не первый год! Чтоб деньги привозил! Несколько лет перебирала, было из кого, а в двадцать два года Володьку встретила. Он в меня сразу влюбился, а я его не любила.

— Почему? Он у тебя мужик красивый, — хохотнула гусарским басом Людмила и залпом опрокинула в себя остатки муската из бокала.

Дочка по–прежнему стояла спиной, не оборачиваясь, худенькие лопатки по–особенному неприкаянно выпирали под тем самым голубым летним сарафаном. Сколько раз Марина ей талдычила, чтоб не горбилась — всё как об стенку горохом! Аня с другого конца стола делала отчаяннные знаки и трагически морщилась — ты смотри, какая деликатная выискалась! Может, и вправду пора бы уже прикрыть рот, но куда там — вино как раз начало оказывать свое предельно расслабляющее действие. К алкоголю она, Марина, непривычная: и сколько там выпила, грамм двести, а уже пробрало:

— Ничего, пускай слышит! Я так и хотела: чтоб с деньгами был и чтобы дети были красивые, всё получилось!

Люда, прихлебывая свой мускат, с довольным видом посмеивалась — еще бы, самая «клубничка» пошла! Зато Анька по–монашески отводила глаза и улыбалась кривовато–стесненно — было видно, что ей ужасно от всего этого неловко:

— Да, Янка у тебя красавица…

— Она рисует хорошо. Закончит лицей, пошлю ее в Москву на модельера. Раз на экономику не хочет….

Боевой запал потихоньку сошел на нет: и в самом деле, что это она так завелась? Сейчас уже и не вспомнишь, с чего всё началось, такой сыр–бор разгорелся… Кстати, а где Янка? Только что ведь стояла здесь!

Глава седьмая. Каратист

Если ничто не способно задеть тебя за живое — значит, ты давно умер.

Это скорей было похоже на движение броуновской частицы под сильным миркоскопом, чем на отягощенного мозгами «гомо сапиенса». В какую–то секунду Яна увидела себя со стороны, как наматывает круги по комнате — ну чистый тебе автопилот без программы! Сейчас бы забраться в кресло, успокоиться, послушать музыку или помедитировать, но легко сказать!.. Остановиться не было ни сил, ни возможности: она всё продолжала бесцельно бродить из угла в угол, как заведенная, а на кровати уже выросла внушительных размеров куча одежды. И когда только успела ее натаскать? Папа в свое время смеялся: говорил, что руки живут отдельно от нее, а сама Яна отдельно. Она еще обижалась, вопила, что это неправда…

Гаврюха, обрадовавшись такому случаю, вскарабкался на самую верхушку скомканных джинсов, блузок и юбок и удовлетворенно свернулся в клубок. «Тебе хорошо, достиг своей вершины!..» — выплыла неизвестно откуда отвлеченная мысль, но Янка всё же сняла кота с его кошачьего Олимпа и усадила рядом на покрывало. Хватит дурью маяться: хватаем эти прошлогодние джинсы с вот этой желтой футболкой, ноги в руки — и вперед! Гаврюха опять восседал на своем тряпичном троне и ей стало жалко его прогонять, пускай себе…

Словив первую попавшуюся маршрутку, Яна добралась до Старого Города — было все равно куда ехать, лишь бы подальше от дома, от мамы, от своих мыслей… Неспешно брела по центральной улице Суворовской, сплошь засыпанной ярко–желтыми листьями неимоверной красоты. (Этой осенью они на удивление рано начали желтеть, хоть холодов еще и в помине не было.) Не обращая ни на кого внимания, ворошила листья ногами (благо, что сегодня в кроссовках), шаркала, как старушка — в общем, развлекалась вовсю. Такой пушистый шелестящий ковер, совсем как в детстве… И каждый лист — прямо произведение искусства, особенно хороши резные кленовые с ажурной вязью из тоненьких прожилок. О прохожих Янка напрочь позабыла — пускай себе думают, что хотят: «Сегодня у нас будет тет–а–тет: осень и я. Я — это от «Яна»… «Последняя буква в алфавите», Ярик так дразнил, кажется… Аня–плюс, Яна–минус. А это откуда взялось, какой еще минус?..»