Лиз Филдинг - С мамой нас будет трое
Как она может быть такой эгоисткой?
Как она может быть такой тупицей?
Наверняка у Фица есть сестры, кузины; есть родители, наконец. Единственный человек на свете, который нужен Люси, — это ее мать. То есть Брук.
Надо бежать отсюда. Как можно скорее. И надо поговорить с Брук. Сестра, когда наконец явится домой, должна будет привести поистине неоспоримый довод, сразу и со всей определенностью объясняющий, почему она не может воспользоваться той дверью в жизнь дочери, которую открывает ей Брон.
— Я знаю, ты очень занятой человек, — сказал Фиц, возвращая ее от мыслей о том, что она сделает, к чудовищности того, что уже сделала. — Но неужели я прошу слишком многого? Ведь она твоя дочь, Брук.
Что можно на это ответить? Нет, она мне не дочь? Признаться в обмане и оказаться под огнем его гнева? А он рассердится, рассердится по-настоящему, — и будет прав. Потом успокоится, даже, может быть, поймет ее мотивы, но будет уже поздно. День для Люси будет непоправимо испорчен, а все, что она сделала, окажется напрасным. Брон вдруг ощутила себя запутавшейся в сетях, которые сама же и сплела.
— Останься. — Его рука скользнула по ее плечу вниз, нашла пальцы, легонько сжала. Невиннейший из контактов — но тогда почему по всему ее телу бегут электрические разряды? Ее молодой человек, которого она пригласила на свое восемнадцатилетние, не вызвал у нее такой реакции, хотя имел в своем распоряжении все ее тело. Правда, тогда оба они были девственны; вероятно, нужна немалая практика, чтобы простое сплетение рук могло показаться грехом. Он поднял другую руку и ласково погладил ее по щеке. Боже правый! Неужели она хотела и этого тоже? Ребенка Брук? Любовника Брук?
Она вспомнила его поцелуй, и это воспоминание обожгло ее, словно огнем. Конечно, она этого хотела.
— Останься, — повторил Фиц, и его голос завораживал, ослаблял сопротивление, лишал ее воли. Как ему удалось наполнить одно слово таким искушением?
Потом его губы коснулись уголка ее рта. Этот поцелуй был столь же невинен, как и пожатие руки, так почему же все у нее внутри кричало «да!»?
— Брук?
Брук. Всего одно слово. Сегодняшний день явно был днем фраз, состоящих из одного слова. Фраз, способных изменить жизнь. Эта последняя оказалась эффективной в том смысле, что резко привела ее в чувство. О чем она, черт возьми, думает? Ведь Фицу, как и Люси, нужна не она, а ее сестра.
Раньше Брон как-то не понимала смысла пословицы о том, что благими намерениями дорога в ад вымощена, но теперь…
Все было бы, возможно, не так уж плохо, если бы она не поддалась желанию досадить Фицу, приняв его совершенно неискреннее, как она считала, приглашение на чашку чая. Если бы она настояла, чтобы из школы он отвез ее прямо на станцию, то сейчас благополучно ехала бы домой, совершив свое благое дело. Но она не захотела уехать.
Что ж, надо это сделать сейчас. Убраться как можно скорее и уговорить Брук, когда та вернется в Англию, приехать сюда вместе с ней. Тогда она сможет чистосердечно признаться в содеянном.
— Папа! Чай стынет! — послышался снизу голосок Люси, в котором звучали властные нотки.
— Мы уже идем, принцесса, — сказал Фиц, не сводя с нее глаз, и этот его взгляд творил с ней невероятные вещи, повышая температуру крови до точки кипения. Он просит Брук остаться ради Люси или ради себя самого? — Ну так как? — спросил он, и его голос был нежен и обольстителен.
— Нет… — У нее вырвался беззвучный стон. Как она умудрилась, чтобы это бескомпромиссное слово прозвучало так нерешительно, так похоже на… да…
Куда делись ее сила воли, ее решимость, служившие ей опорой все эти долгие, одинокие годы тревог и забот?
Это все Фиц.
Он ворвался к ней на кухню и поцеловал ее так, что у нее размякли мозги — иной причины явно нет. Именно поэтому она с тех пор не может мыслить здраво.
— Нет. — Она попыталась повторить это слово, но получилось не намного лучше.
Фиц продолжал смотреть на нее так, словно собирался съесть ее, очень медленно, смакуя каждый кусочек, но только все никак не мог решить, с какого места начать. Лишь предельным усилием воли Брон смогла оторвать от него свой взгляд. Как только ей это удалось, она попыталась пройти мимо него.
Брон не сообразила, что он все еще сжимает ее руку. Она почувствовала опасность, поняв, что если сейчас посмотрит на него, то он опять ее поцелует, а если он ее поцелует, то она пропала. Поэтому она продолжала неотрывно смотреть на стену, на блеклые полосы обоев, пока они не начали сливаться у нее в глазах и ей не показалось, что она сейчас упадет в обморок.
— Нам лучше сойти вниз, а то как бы чего не вышло… — сказала он наконец, отпуская ее.
Люси поставила на поднос бумажную тарелку с горкой тонко нарезанных сэндвичей и еще одну, с кексиками. Опасливо обходя масляные пятна на полу, Брон поставила на поднос и чайник с заваренным чаем.
— Давай я понесу поднос? А то он тяжелый.
— Подождите-ка. — Фиц достал с полки кружку и налил себе чаю. — Идите вдвоем на ваш пикник. — Он посмотрел на часы. — Ты все еще хочешь уехать шестичасовым поездом?
Он давал ей шанс.
— Да. — Слово получилось почти неслышным. Она откашлялась. — Да, конечно.
Он кивнул.
— Тогда будь готова к отъезду в пять тридцать. В самом городе движение будет большое.
— Мне не трудно взять такси… — Голос ее замер. Вот, оказывается, что значит выражение «жесткий взгляд». Такой же холодный, как и лезвие штыка. — В пять тридцать, — послушно повторила она.
Но он, добившись своего, сразу утратил к ней интерес, взял свою видеокамеру и вышел из кухни. Она смотрела ему вслед через открытую дверь: длинные ноги легко несли его через двор, а морской бриз шевелил темные кудри. Брон смотрела на него, пока он не вошел в длинное здание из красного кирпича, служившее когда-то каретным сараем и конюшней. Только тогда она подняла чайный поднос и ласково улыбнулась Люси.
— Показывай дорогу, солнышко.
Фиц пристально смотрел на журнал, лежавший перед ним на столе. Это был последний выпуск телепрограмм, и его обложку украшала фотография Брук, анонсирующей свой новый сериал. Она была где-то в джунглях: никакой косметики, намокшие волосы прилипли ко лбу. Десять минут назад он прикасался к этому лицу, сжимал эту руку в своей, вдыхал сложную смесь запахов, которая составляла ее персональный, неповторимый аромат. Тогда откуда у него такое чувство, будто он смотрит на совершенно другого человека?
Он потер затылок, пошевелил плечами, выглянул в небольшое окно, выходившее в сад. Люси, как всегда, болтала без умолку, а ее руки непрерывно двигались в пресловутых размашистых жестах, которые были крайне опасны для всего хрупкого вокруг, но при этом обладали дивной экспрессией. Дочь разговаривала руками почти так же красноречиво, как и голосом.
