Юлия Лавряшина - Гринвичский меридиан

— Вот именно — жил. И потом, когда это было!

Рита напомнила:

— Вы забыли Джона Констебля.

— Не забыл, — заупрямился Пол. — Я хотел сказать о нем отдельно.

— Особо, — по привычке поправила я и снова кинулась в бой. — Да разве он того стоит?

— Он… начал пейзаж Англии!

— Фу, реализм!

Отец угрожающе произнес:

— Томка!

Но я уже не могла остановиться:

— Вся ваша английская живопись просто пришиблена к земле. Хогарт, Гейнсборо. Не говоря уже о Рейнольдсе с его парадными портретами. А в музыке? Классических английских композиторов вообще в природе не существует!

Я и не заметила, что Пол поставил локоть на стол и, подперев щеку, смотрел на меня с таким со страданием, от которого я тотчас смешалась. В неловкой тишине его голос прозвучал как призыв к примирению:

— Я согласен. До "Битлз" у нас не было настоящей музыки. Только народная. Ты права.

И улыбнулся так мило, что я едва не бросилась к нему на шею.

— Прости, Пол, — пробормотала я.

Он ответил, как терпеливый священник:

— Англия простит.

— У вас хорошая литература…

И тут национальная гордость все же взяла верх. Пол выпрямился и, напряженно улыбаясь, с достоинством произнес:

— Хорошая? Ваш великий Пушкин шел по следам нашего Байрона, а не наоборот.

И возразить на это было нечего.

Глава 8

Лицей, с которым Пол подписал контракт, находился в нашем районе, и я радовалась, что теперь ему не придется каждый день добираться до гостиницы. Не заметив, я несколько раз подчеркнула это в разговоре, и наконец Пол не выдержал.

— Ты как агент… который продает дома, — засмеялся он.

Ему все же удалось убедить меня отказаться от работы у всех, с кем я сотрудничала уже пару лет. Как я и ожидала, Юра Бояринов оказался первым в этом списке.

— Он молодой и здоровый, — сказал Пол с таким презрением, словно речь шла о страшных пороках. — Может сам гулять с собакой.

— Пол, ты ревнуешь? — восхитилась я.

Он выпятил губы, растянул их, потом со вздохом признался:

— Прости, пожалуйста.

— Ну что ты! Это, оказывается, так приятно! Теперь я понимаю, что имел в виду отец…

Пол выжидал, по-собачьи наклонив к плечу голову. Пришлось пояснить:

— Он считает, что его ревность доставляет маме удовольствие.

— Ты хочешь, чтобы я кричал? — удивился Пол.

— Ой, нет! Не до такой степени…

Юра принял мой отказ без возражений, только покачал головой:

— Зря ты это делаешь, Тома. Он же контрактник! Кончится срок и — ищи ветра в поле. Что тогда? Ты сейчас так удобно устроилась со всеми этими детьми и собаками. Минимум хлопот и живые деньги. А потом придется все начинать заново… Ты же не думаешь, что он женится на тебе?

Я старалась вообще не думать об этом. Я просто следовала желаниям Пола, и мне это нравилось.

Правда, не в тот момент, когда я прощалась с Рэем. Переговорив с хозяевами, которые были откровенно расстроены моим заявлением, я осталась с псом в просторном коридоре, где было его место. Мы сидели с ним рядом, и я обнимала его стройную крепкую шею, чтобы не встречаться взглядом. Мускулистое тело подрагивало от нетерпения — он ждал, что мы сейчас отправимся на прогулку. Но Пол тоже ждал меня.

Потеревшись о теплую гладкую шерсть, я виновато сказала:

— Ты же не один остаешься, правда? В конце концов, я ведь не хозяйка тебе… А у Пола, кроме меня, никого нет. Странно, у вас обоих английские имена… Может, я готовилась к нему через тебя?

Рэй вывернулся и лихорадочно вылизал мне лицо. Он всегда был импульсивным и страстным. Когда я впервые сводила его с сукой, Рэй, как опытный обольститель, обцеловал ее всю, а потом так порывисто стиснул, что она даже не попыталась вырваться.

— Я тоже тебя люблю, — всхлипнув, призналась я. — Но он — человек, понимаешь? Я за ним хоть в огонь, хоть в воду. В лицей так в лицей…

С трудом оторвавшись от собаки, я вернулась домой и спросила у Пола:

— А что мне надеть? Как я должна выглядеть?

В его голосе прозвучало недоверие:

— Ты сама не можешь… сделать выбор?

— Но ты же мужчина! Ты должен принимать решения.

— О! Даже такие?

— Конечно!

Тщательно подбирая слова, он проговорил:

— Если бы я захотел сказать английской девушке, что она должна надеть… Она выгнала бы меня. У нас очень само…

— Самостоятельные, — подсказала я.

— Да. Такие женщины.

— Я совсем не самостоятельная, Пол, — со вздохом призналась я.

Он осторожно напомнил:

— Ты жила одна.

— Жила, — согласилась я. — Но одиночество и самостоятельность — это не одно и то же. Я никогда не принимала никаких решений. И не пыталась как-то изменить свою жизнь. Всегда находился кто-нибудь, способный сделать это за меня. Сначала родители, потом муж, наконец Жаклин… Или все происходило само собой. Как-то подвернулись все эти собаки… Я даже не помню — как. Потом меня попросили посидеть с Аленой… Вот так у меня всё происходит.

— Тебе это нравится?

Пол погладил меня теплой ладонью, и я прижалась к его груди, слабея от нежности.

— Знаешь, Пол… Мне всегда хотелось спрятаться от всего мира за чью-нибудь спину и отсидеться там. За твою спину.

— Я — твой, — без улыбки ответил он.

Спускаясь по лестнице, Пол всегда подавал мне руку, хотя она была достаточно пологой, а ступени широкими. Я привыкла сбегать по ним, прыгая через две, а то и через три. Когда я сказала об этом Полу, он сделал упрямое движение головой:

— Ты — моя звезда. Ты сама говорила, звезда может упасть. Я не хочу.

На улице было ветрено, сосны невдалеке постанывали, с трудом удерживая гордо вскинутые головы. Вой пил пробивался сквозь равнодушный гул города. Пол прислушался, огляделся, и лицо его потемнело, будто в нем самом закипала буря. Внезапно он рывком прижал меня и стиснул так, что стало больно дышать.

— Ты так и не ответила…

— А что ты спрашивал? — я мучительно пыталась вспомнить, потому что тиски его не ослабевали.

— Я должен ревновать?

— Отпусти немедленно! — потребовала я, но Пол и не подумал разжать руки.

Наконец я сдалась:

— Нет, Пол! Нет. Честное слово.

Он тут же освободил меня и спокойно кивнул:

— Хорошо.

— Мне было больно! — сердито сказала я.

Его лицо жалостливо искривилось:

— Правда? Я не хотел. Прости, пожалуйста.

— А если б я сказала да, ты что — убил бы меня?

— О! — возмутился Пол, будто и не он только что ломал мне ребра. — Что ты говоришь?! Я бы лучше сам умер.

— Опять ты о смерти!