Это (не)химия, детка! (СИ) - Ксения Алексеевна Лестова
- Прости, - пролепетала, отворачиваясь к окну. Если бы не свет фонарей и ярких вывесок, ночь была бы «вырви глаз». Небо черное, мрачное. В городе сложно увидеть хотя бы одну звезду. Бывает, конечно, они одиноко поблескивают, но редко.
- Ерунда, - Шмель поморщился. – К сожалению, в жизни всякое случается. Мне еще повезло. Есть шанс вырваться. А у кого-то и шанса нет.
- У кого-то, это кого?
- Ты уверена, что хочешь знать? – Слава бросил на меня короткий взгляд. – Девочка, никогда не знавшая, что такое голод и одиночество.
- Почему ты решил, что я не знаю? – Стало настолько обидно, что глаза защипало, а в груди словно пустота образовалась.
- Неужели отец, обладая связями и наверняка приличным счетом в банке, заставляет тебя голодать?
- Нет, - стушевалась. К чему он клонит? Чего добивается? Я уже не раз пожалела, что начала этот разговор.
- Может, зимой, когда в обычных квартирах тепло и уютно, ты сидишь где-нибудь в углу у стены и обогреваешься старым одеялом? Потому что кое-кто забыл заплатить по счетам и отопление отключили.
- Нет, - ответ был очевиден.
- Тогда не говори, что понимаешь, - отрезал Шмель.
Если бы мы разговаривали где-нибудь на улице или в институте, я бы, опять извинившись, постаралась как можно быстрее скрыться от тяжелого взгляда, которым меня словно прожгли. Не стоило об этом заговаривать. Знала бы, чем это закончится, заклеила бы рот скотчем.
Дальше ехали молча. Я погрузилась в свои, как это обычно бывает, безрадостные мысли. Слава, скорее всего, тоже задумался о чем-то не очень приятном. Молодец, Полина, разбередила рану, полезла в душу. А оно тебе надо? Будто ты не знаешь, что происходит в семьях, где родители больше думают об удовлетворении своих потребностей, чем о страданиях собственных детей. Если Шмель думает, что я его не понимаю, переубеждать не стану. Откуда ему знать, что я испытывала, когда отец, решая за меня, в какую школу лучше устроить ребенка, не заботился о том, что я уже тогда не горела желанием учиться с теми, кто ходит учиться с золотыми пеналами и платиновыми обложками на книгах. Ладно, тут я загнула. Но вот одна девочка любила приходить в массивных золотых сережках, будто они в семь лет делали ее красивее.
А что испытывал ребенок, когда его, не спрашивая, записывают в школу танцев? Причем требуют успехов уже спустя месяц занятий. Если учесть, что тяги к танцам у меня никогда не было. Да и очки, опять же, жутко мешали и постоянно сползали на кончик носа. Когда попыталась запротестовать, объясняя, что это, мягко говоря, не мое, меня обозвали избалованной лентяйкой и наказали. Заперли в комнате на полдня. Мне тогда было всего восемь. Ах, еще в тот день меня снова сравнили с бабушкой. Вот это было не оскорбительно. А все остальное сильно ударило по мне. Уже тогда я мечтала вырваться из золотой клетки, в которой рисковала провести всю жизнь. Уже тогда стала показывать характер и огрызаться. Чем заслуживала новые наказания и упреки.
Не было ничего удивительного в том, что родители, узнав, что я не собираюсь поступать в расхваленное ими МГУ или Бауманку, словно с цепи сорвались. Нет, запирать меня больше никто не стал. Возраст не тот, а вот высказывания в мой адрес допускали такие, что хотелось послать все к черту, собрать вещи и уйти. Впрочем, это желание посещало меня не в первый раз. Идти только было некуда. Ясно как белый день, зачем им было нужно, чтобы я поступила туда, куда им хочется. Это же еще один повод похвастаться перед партнерами, подругами или просто случайными прохожими.
Не сразу поняла, что мы уже приехали. Только когда Шмель заглушил мотор и повернулся ко мне всем корпусом, встрепенулась и несколько раз быстро моргнула, загоняя непрошенные слезы, что были готовы в любую секунду сорваться с ресниц и покатиться по щекам, обратно.
- Совсем устала? – спросил молодой человек, скользя по мне задумчивым взглядом.
- Да, - не стала отрицать, хотя сна не было ни в одном глазу. Заснешь после такого… Старалась загнать обиду и злость на близких в самый дальний и темный угол души, но они продолжали о себе напоминать.
- Тогда поторопись, - Слава улыбнулся и первым вышел из машины.
Обойдя автомобиль, открыл мне дверь. И вроде надо поблагодарить, но… Показалось, что таким образом Шмелев хочет побыстрее от меня избавиться. Дурацкие мысли, от которых стало неприятно. Это мои предположения. С другой стороны, сама виновата. Чего тогда расстраиваюсь?
- Спасибо, что подвез, - поблагодарила, выбираясь из салона.
- Не за что, Клопик, - парень опять улыбнулся и, кивнув в сторону подъезда, продолжил: - Поторопись, уже поздно. И…
Да, задерживаться не стоило. Родителям достаточно посмотреть в окно на дорогу, чтобы заметить свою дочь, неловко топчущуюся рядом с малознакомым парнем. Папа снова взбесится. Но я почему-то не могла сделать шаг в сторону. Не могла просто взять и отойти от Шмелева.
- Извини, - произнесла и таки смогла отойти. Потом повернулась к нему спиной и быстро зашагала к широким ступеням, что вели к металлической двери с кодовым замком.
Не оборачивалась. Решила, что не стоит над собой еще больше издеваться. Уедет он сразу или останется, чтобы посмотреть, как я захожу в подъезд? Не знаю… И надо ли знать? Почему я так распереживалась? Определенно, всему виной долгий и изматывающий день. Других объяснений просто не может быть.
А дома меня ждали разозленные родители и новая головомойка. В связи с тем, что я успела подготовиться к тяжелому разговору, быстро нацепила на лицо невозмутимое выражение и на посыпавшиеся на меня вопросы отвечала односложными предложениями.
С кем была? С другом, разумеется.
Что за друг? Из института.
Почему так поздно? Потому что.
Куда тебя понесло? В далекие дали.
И не было ничего удивительного в
