Музыка льда. Осколки - Анна Беляева
Она потихоньку выбралась из кольца девичьих рук и начала расшнуровывать ботинок на больной правой ноге. Шмыгая носом, Мила занялась — левым.
Стопа на удивление выглядела нормально, не отекла, не проявилось гематом. И только на ощупь была горячей. Может, им все же повезло?
Нет. Но узнают они обе об этом только в Москве, а перед нею снова будут войны за показательные, в которой опять же фигуристка выйдет победившей, а тренер в дальнейшем сочтет свое сопротивление номинальным. И этой победой за ничего не значащий вход на лед к обожаемой японской публике велика фигуристка, державшая почти пять сезонов, считая юниорский, мир фигурного катания в ожидании новых красок и достижений, обеспечит себе долгую дорогу к сегодняшнему защемлению нервов в спине. Одни показательные и минус сезон через три года. Виктория почему-то была уверена, что этого сезона в большом спорте у Милы не будет, уж слишком обтекаемо уходили от точных ответов врачи. И надо будет сделать так, чтоб ее Милка с этим примирилась. О чем Вика не хотела думать, но знала наверняка, больше ни одного сезона в большом спорте у фигуристки Леновой не будет. НО этого она говорить девушке не собиралась. Этого она говорить не собиралась никому, даже Илье, потому что всегда есть место чуду, хоть в чудеса тренер Домбровская не верила совершенно.
****
— О чем же ты так крепко размышляешь, любовь моя? — склонился к Вике Илья, опустив руку на ее, лежащую на колене ладонь (за годы в Штатах она привыкла есть на американский манер: предварительно разрезав все, что можно и нужно ножом, откладывала его, перехватывала вилку в правую руку, а левую клала на колено). Все же американцы потрясающие рационализаторы во всем, пожалуй, кроме застилания постелей. Жуткую привычку запихивать покрывало под матрас Вика не переварила за все год проживания в Штатах. И на каждом американском старте первым делом в гостинице боролась именно этим, разрушая порядок, наводимый горничными как только видела свежезастеленную кровать.
— В основном о Миле. Ей надо будет сказать, что у нее второго этапа тоже не получится.
— Ждешь бури? — понимающе спросил Ландау.
— И это самое малое, — улыбнулась Вика, — Илюш, не надо! Я сама уберу. Должна же я хоть что-то делать по дому, в котором живу. Знаешь, до тебя я вполне с бытом справлялась. Уже и не помню — как.
Блондинка смеялась, убирая со стола и загружая посудомойку. Илья подошел сзади перехватил ее за талию одной рукой, второй отодвинул в сторону копну распущенных волос и нежно коснулся выступающего позвонка на шее:
— Ни у кого нет такой королевы, как у меня! — шептал он ей в шею, медленно двигаясь губами по позвоночнику к затылку.
Губы крались по щеке, ища встречи с ее губами. Первый поцелуй — это обещание таинства. И каким будет сегодня оно тоже кроется в этом первом обещании. Их губы встретились мягко, почти невесомо. Заново знакомясь друг с другом, узнавая то, о чем не говорилось, но что наполняло сейчас душу. Дремотно, плавно. Словно танцевальная пара медленно и лирично входила в поддержку с вращением.
И вот мужчина берет женщину за руку и приглашает следовать за собой. И она идет. Почти не задумываясь ни о чем, просто доверяя тому, что он знает за двоих. И что хорошо, и что правильно.
И мир прочен только в его объятиях, поэтому нужно держаться крепче за его плечи, обнимать ногами, прижиматься всем телом к этой единственной надежной опоре. Стать лианой, обвившейся вокруг могучего ствола. Наполняться им, его силой, энергией, жизнью, которую он несет в себе. И отдавать ему свою мягкость, тепло, сумеречно-лунную женственность. Возрождаться с каждым его движением внутри, наполняться светом. И взорваться в конце от полного слияния, став сверхновой их общей вселенной на двоих.
Погружаясь в сон, она задумчиво бормочет:
— Став королевой, принцесса расцветает по-настоящему?
Илья улыбается:
— Не знаю, кто это сказал, но он точно многое понимает в принцессах и королевах. Особенно про мою!
Засыпает мужчина, притянув Вику к себе. А ей больше не спится. Новые мысли кружат в голове, мешая погрузиться в благословенную дремоту.
****
— Я против! — шипит Леонова и колотит ботинком в борт, за которым ноги Виктории.
Правее и левее сидят Ландау и Григорьев, но Мила бьет коньком ровно в то место, куда упирается дутый сапог Домбровской. Вика знает, что каждый удар отдается в позвоночник. И звучит там болью.
— Я не буду сниматься со второго этапа. Долечу спину параллельно тренировкам! И, вообще, никто не отменял блокаду.
— Точно, а потом всю жизнь с болтами в позвоночнике! Не дури, Леонова!
Тренер наклоняется над бортиком, приближая свое лицо почти вплотную к Милиному, так, что та видит только пару блестящих медно-зеленых глаз, чувствует мятное дыхание с примесью эвкалипта (у женщины побаливает горло) и говорит так тихо, что разобрать слова не могут даже двое рядом на тренерской позиции:
— Второй Японии у нас не будет! Я поумнела и повзрослела. Поняла, Леонова?!
Фигуристка еще раз со злостью лупит коньком в борт. Так, что слышно, как зубец обдирает краску. И летит на выход с катка:
— Леонова, ты куда! — повышает голос тренер.
— Лечиться, Виктория Робертовна! У меня через полчаса массаж, а потом бассейн! — И выскакивает со льда, подхватывая на бегу оставленные на скамейке чехлы.
Виктория порывается встать и идти доразбираться со строптивой девчонкой в раздевалке, но Григорьев удерживает ее за руку, говоря:
— Оставь ее. Продышаться. Да и ты тоже продышись. И вообще, не велика птица, чтобы за ней взапуски бегать. Завтра поговорите.
У Мишки золотой характер и железная психика. Он никогда не орет на детей, даже не ругается, кажется. Мягкий буфер, отделяющий души спортсменов от едкой правды Домбровской, подаваемой без всяких умягчителей и успокоителей. Сколько бы взрывов было на катке, если б не Михаил, не дававший детонировать характеру Королевы и принцев и принцесс “Сапфирового” друг о друга.
— Зная ее, завтра может и не быть! Ей не впервые не приходить на тренировки, вздыхает Вика. Но помощник тихонько похлопывает по ее руке своей, усмиряя порв.
— Придет. И извиняться еще будет. Расслабься. Не одна Леонова у нас свет в оконце, — Михаил мягко убаюкивает ее нервозность своей ладонью.
Он прав, конечно. Мишка, вообще, всегда прав, кроме тех случаев, когда ошибается.
— Маша! — Домбровская наконец переключает внимание на
