Неприличное предложение - Елена Лабрус
— Парень подрабатывает фотосессиями. В основном «ню», — выложил следующую фотографию, как фокусник из рукава, детектив: юный талант в полный рост был обнажённым и только прикрывал какой-то тряпкой причинное место.
Ну как прикрывал — так, что и под ней от головки до тёмного лобка хорошо просматривался здоровый эрегированный хер.
И этот хер, которым он жарил его жену, и изгибы молодого мускулистого тела, и любой фрагмент фотографии, на который бы ни бросил взгляд Платон, отзывались чувством, словно ему дверью прищемили яйца.
Правильно всё же говорят о самолюбии — ущемлённое.
— Может, на этом и закончим? — с нажимом спросил Тополев, исподлобья глядя в налившееся кровью лицо Платона.
Прегер отрицательно покачал головой, расстёгивая ворот рубашки.
— И много, интересно, платят за такое искусство? — спросил он, осушив бокал.
— Вот чего не знаю, того не знаю, — пожал детектив плечами, пока Платон рассматривал значок копирайта на снимке, где стояло то ли название фотостудии, то ли имя фотографа. — Узнать?
— Нет, нет, — отложив фото, привычно отвернулся к окну Платон.
Плевать ему было сколько платят парнишке за то, что он трясёт перед объективом мудями. Мучило другое.
А может, Стас прав? Может, ни к чему мне знать больше? Ни к чему имя?
Прошлый раз, во время следствия по делу убийства Зарецкого, он тоже его предупреждал: не лезь в это, Платон. Не копай глубже! Это ничего не изменит. Но тот его не послушал. А зря.
И сейчас медлил, невольно стараясь избежать нового всплеска мучений, как больной с мигренью боится пошевелить головой или яркого света.
Что изменится от того, будет он знать, как зовут того, кто пялит его жену или нет?
Но представил, как выплёвывает имя этой шлюшке в лицо и понял: многое.
Платон кивнул.
Тополев молча положил перед ним распечатанный лист досье.
Илья Лейкин, прочитал Платон.
Пожал плечами и… ничего не почувствовал.
Разве что снова стало смешно.
Рита ведь, сучка, рассказывала Платону про этого Лейкина. Вернее, про его фамилию. В то время, когда и Прегеру сообщила откуда произошло его «скала».
— Лейкин это не от «лейки», как ты подумал, — ответила она на его смех. — Не насадка для душа и не то, чем поливают цветы. Это как Биркин. Слышал про сумку Биркин? Лея — древнее еврейское имя, а по еврейской традиции в молитвах принято называть того, о ком молятся по имени матери, а не отца: «Ханна дочь Рахели», «Авраам сын Лейки» — Лейкин сын. И в женском варианте фамилия не склоняется. Джейн Биркин. Анна Лейкин.
— Лейкин сын, — рассмеялся Платон. И потянулся к зазвонившему телефону.
Удивился, увидев имя абонента, да так и застыл с этим выражением на лице.
— Платон, твоя девочка у нас, — сообщил голос хозяйки салона. — У тебя часа четыре в запасе.
«А моя девочка умеет удивлять!» — невольно подумал Прегер, возвращая телефон в карман.
Как же он ошибся, что ждал её только завтра.
Как бы не ошибиться и в остальном, кольнуло в груди то ли предчувствием, то ли предвкушением.
— Спасибо, Стас, — сгрёб Прегер фотографии, вложил в согнутую пополам бумагу с данными Ильи Лейкина и встал. — О Селиванове поговорим в следующий раз. Есть информация?
— Иначе бы меня здесь не было, — сдержано кивнул Тополев.
— Тогда до встречи. Ты знаешь, что делать. А я сегодня вынужден откланяться.
Пожал детективу руку.
И сквозь уличный холод, и дождь рванул к машине.
Глава 14. Григорий
Григорий упёрся лбом в стену душа, позволяя горячей воде течь по спине. Разбитые руки саднило, но он этого не замечал.
Было тошно.
От того, что опять мучили воспоминания. И растерзанное тело его сестры опять стояло перед глазами. Её изнасиловали и убили четырнадцать лет назад, но до сих пор иногда он переживал так остро, словно это случилось вчера.
Тошно от того, что пришлось объяснять очередному мудаку, что принуждать девушку к сексу — плохо, и что силой и его можно заставить делать вещи, которые ему не понравятся.
И Артурчику сильно не понравилось, когда сначала Гриша прочитал ему лекцию, после которой и саднило сбитые костяшки, а потом того привязали к лавке и о его бледную без загара, а может от страха, задницу тёрся хером здоровый мужик в тюремных наколках. Да, были у Селиванова и такие «друзья», что могли и хером по губам, если надо, мужику повозить, и в задницу выебать. Тут Артурчика, правда, пожалели, потёрли хуй о его булки без проникновения, он же тоже Янку «пожалел», как он им доказывал окровавленным ртом. И они с ним жалостливо — жопу не порвали.
До конца это представление в подсобке, Григорий, правда, не досмотрел, ушёл — и без того было противно, но видео ему уже сбросили. О том нести ли его Янке он и думал, стоя под душем. Надо ли девчонке, чтобы потом и у неё перед глазами стоял покрытый чернилами хер, спускающий на спину визжащему от страха как свинья «менеджеру».
Он был уверен: не надо. И надеялся до этого не дойдёт.
Как и до того, что действительно придётся уйти от Прегера.
— Эй, красавчик, ты про меня не забыл? — скрипнула дверь душа и руки девушки скользнули по его спине, бёдрам и вниз, к паху.
— Нина, — выдохнул Григорий, вздрогнув от удовольствия, и запрокинул голову, наслаждаясь.
— О чём печалишься, сладкий мой? — развернула она его спиной к стене и опустилась на колени.
— Прегер предложил за деньги переспать девчонке, — отвернув лейку душа, он предоставил девушке полную свободу действий. А Нина, не один год проработав порноактрисой, знала, что делать.
— Той самой девчонке? — удивилась она, облизывая головку члена как леденец, с удовольствием, но не теряя хода мыслей.
Порой Селиванов и сам сомневался: она ему больше друг или любовница? Ему больше нравилось с ней говорить или трахаться? Одно ему нравилось точно — с ней не было никаких проблем. Нина его ни к кому не ревновала, не ждала большего, ничего не требовала. С ней по-настоящему можно было расслабиться, поговорить, отдохнуть и душой, и телом. С некоторых пор Гриша редко привязывался к бабам, но Нина была исключением.
— Той самой, — скривился Селиванов, чувствуя, как его мысли расплываются, голова пустеет и то, что происходит с членом занимает его куда больше, чем разговоры о Прегере, его жене или девчонке…
— И ты ему не сказал? — освободив рот, Нина работала руками.
— А что я ему скажу? Что давно за
