Любовь длинною в жизнь (ЛП) - Харт Калли

Сейчас я просто чувствую, что умираю, и не знаю, что делать.

— Корали?

Оборачиваюсь, и женщина, выбирающаяся с пассажирского сиденья красного седана, смотрит на меня так, будто это она увидела привидение. Невозможно не узнать ее прямые темные волосы. Высокий регистр голоса тоже не из тех, что я когда-либо забуду. Тина Фулсом.

В старших классах Тина была чирлидером. Не из тех, кто терроризирует низшие эшелоны кастовой системы старшей школы или властвует своей популярностью над другими, менее популярными детьми. Нет, в средней школе Порт-Ройала никогда не было таких чирлидерш. Тина была пышным ребенком, у нее были огромные сиськи еще до того, как у всех нас появились тренировочные лифчики, и она всегда, казалось, была в каком-то крестовом походе: крестовом походе за спасение тропических лесов / голодающих детей в Африке / бездомных Нью-Йорка / публичной библиотеки / приходящего в упадок яхт-клуба Порт-Ройала. В руке она всегда держала блокнот с ручкой на веревочке, и у нее был самый раздражающий способ заставить вас ходить по школьному двору, побуждая людей подписывать то, что казалось бесконечной, невероятно бессмысленной петицией.

Проблема Тины заключалась в том, что девушка была слишком чуткой. Она чувствовала боль всех остальных до такой степени, что ее родители заставили перестать смотреть новости в выпускном классе после того, как мать нашла дочь остановившейся на обочине дороги, рыдающей во все горло после особенно душераздирающей статьи о ситуации с бродячими собаками в Чарльстоне.

Прямо сейчас, когда Тина медленно приближается к дому Фрайдей, ее уже переполняют слезы.

— О, господи, я не могу поверить, что ты здесь, — говорит она. Ее голос дрожит, явно на грани срыва. — Мне так жаль, что тебе пришлось вернуться в Порт-Ройал.

Позади нее из седана вылезает еще одно знакомое лицо: Шейн Уиллоуби. Высокий, худощавый парень из средней школы, всегда пытающийся найти штаны, которые бы подошли его смехотворно длинным ногам. Дети обычно издевались над ним из-за трех-четырехдюймового зазора между лодыжками и низом джинсов. Первый раз, когда я увидела, как Каллан кого-то ударил, это когда он запустил правый хук в баскетболиста, который посмел издеваться над Шейном.

Шейн ничего не говорит. Он поднимается по ступенькам навстречу мне, и к тому времени, когда достигает третьей ступеньки, находится достаточно высоко, чтобы обнять меня и заключить в свои объятия. Когда я смотрю вниз, его штаны такие длинные, что ему пришлось закатать их пару раз.

— Ты должна была попрощаться, — мягко говорит он мне. — Двенадцать лет — слишком долго, чтобы не видеть твоего лица, Тейлор. Просто жестоко, на самом деле.

В оцепенении я протягиваю руку и обнимаю его в ответ.

— Иногда нужно быть жестоким, чтобы быть добрым, верно?

— Возможно, доброй к себе. Мы все очень страдали из-за того, что не знали, что с тобой случилось. Только что ты была здесь, а в следующую минуту...

Я отпускаю Шейна, опустив взгляд в землю.

— Мне очень жаль. Иногда, как бы ты ни старался, этого все равно недостаточно, понимаешь? Мне нужно было уйти. Если бы я осталась, случилось бы что-то ужасное.

— Я пыталась найти тебя на Facebook, — говорит Тина.

Слезы текут по ее щекам, гоняясь за созвездием веснушек, которые, как она всегда надеялась, исчезнут, когда станет старше. Но я испытываю некоторое облегчение, видя, что они остались. Без них она каким-то образом стала бы другим человеком. Прошло так много времени, что Тина, несомненно, стала другим человеком, и уверена, но вид коричневых пятен на ее переносице и щеках в некотором смысле успокаивает.

— Я никогда особо не заморачивалась со всеми этими социальными сетями, — говорю я. — Не в моем стиле.

Если, конечно, не ищу бывших бойфрендов.

Тина кивает, как будто понимает, раскрывает объятия, чтобы обнять меня. На ней свободная рубашка, так что я не замечаю округлившийся животик до тех пор, пока не чувствую, как он прижимается к моему собственному животу. И удивленно отстраняюсь.

— О, ничего себе! Ты беременна?

Тина кивает. Она выглядит настолько счастливой, что готова взорваться прямо здесь и сейчас.

— Двадцать две недели. Очень неожиданно, но в то же время очень приятно.

Я смотрю на живот Тины, изумленно и слегка испуганно. Как странно. Тина берет меня за руку и прижимает ее к своему животу, прижимая мою ладонь к маленькой твердой округлости, и кровь приливает к моему лицу. Было бы невероятно грубо отдернуть руку, но меня внезапно охватывает страх. Не хочу прикасаться к ней вот так. Действительно не хочу.

Тина делает извиняющееся лицо.

— Прости, Корали. Думаю, что сейчас он спит. Хотя обычно просыпается после того, как я ем. Очень непоседливый. Мы всегда можем попробовать еще раз позже.

—Ты можешь... ты можешь сказать, когда он спит?

Тина смеется, звонко и громко.

— Конечно. Замечаешь, когда он перестает брыкаться и извиваться. Поначалу страшновато. Когда он делает сальто назад круглосуточно, это утомляет, но в то же время успокаивает. По крайней мере, ты знаешь, что он жив. Когда ребенок останавливается на все более и более длительные периоды времени, то начинаешь беспокоиться, что что-то не так. Оказывается, он просто спит более длительными периодами, когда растет.

Морщусь, прежде чем успеваю остановиться. Обычно я мастер скрывать свои мысли, но эта проскальзывает мимо меня прежде, чем успеваю ее обуздать. Тина, естественно, это замечает. Она улыбается улыбкой женщины, опьяненной детскими гормонами.

— Это не так странно, как кажется. К этому очень быстро привыкаешь. Большинство женщин любят быть беременными. Это такой приятный опыт. Я так понимаю, у тебя еще нет детей, Корали?

— Нет. Нет, я просто... у меня не было времени. — Я словно выдолбленная оболочка человека.

— Просто у нее еще не было подходящего парня. — За моей спиной к нам подкралась Фрайдей. Сумасшедшие, жесткие волосы, которые слишком коротки, чтобы собрать их в хвост, стоят дыбом, торча во все стороны. Когда-то эти волосы были черными, как смоль, но теперь они совершенно белые. Она сменила домашний халат на красивую цветастую рубашку и юбку до колен. — Вам, ребята, лучше войти внутрь. Каллан открыл бутылку вина, и клянусь, что он собирается выпить все это еще до того, как еда будет готова.

— Иисус. — Шейн торопливо поднимается по оставшимся ступенькам и идет на кухню, вероятно, чтобы положить конец пьянству Каллана, прежде чем он действительно допьет бутылку.

Тина следует за ним, быстро обнимая Фрайдей, прежде чем исчезнуть внутри.

— Я так и знала, что ты об этом подумаешь, — говорит Фрайдей, кладя мою сумочку на качели на крыльце. — О том, чтобы сбежать от меня.

— Так и было. — Облегчение захлестывает меня. Я могу уйти. Могу уйти, не видя Каллана снова этим вечером, что заставляет меня чувствовать легкую головокружение. На секунду я так счастлива, что могу поцеловать Фрайдей за то, что она дала мне такой прекрасный выход, но потом вижу выражение ее лица, и мое счастье исчезает. Она не хочет, чтобы я уходила.

— И сколько времени тебе понадобится, чтобы простить меня, если я уйду? —спрашиваю я.

— Уже к утру ты будешь прощена, девочка. Ты же меня знаешь. Но ты лучше, чем это. Бегство никому не принесет пользы. Ни тебе. Ни мальчику. Ни твоим друзьям. Ни мне. Никому.

Я задумываюсь на секунду.

— Он не успокоится, Фрайдей. Вряд ли мы сможем пережить эту трапезу без того, чтобы он не сделал или не сказал чего-то, что расстроит меня. И сегодня он уже сделал это.

— Так пусть он тебя расстроит. Попытайся понять. Если это самое худшее, что, по-твоему, может случиться, тогда тебе придется остаться. Теперь вы выросли. Оба взрослые люди. Вы можете обсудить свои проблемы и пройти мимо них, независимо от того, каковы они. И если вам не суждено быть друзьями или любовниками, или даже знакомыми, то вы можете, по крайней мере, сказать, что сделали все возможное, чтобы исправить ситуацию. Это уже что-то, не так ли?