Катарина Хагена - Вкус яблочных зёрен (ЛП)
первокурсников. Дитрих Бергер уже был представлен Инге, вместе с целой группой молодых
студентов из студенческого братства Дитриха. Один высокий красивый студент со
спортивного факультета понравился Инге, и она предположила, что возможно это и есть ОН.
Но когда тётя увидела, что Криста, даже не удостоила взглядом туфли с высокими
каблуками, которые прекрасно подходили к её коричневому шёлковому платью, а вместо
них одела совсем плоские балетки, Инга сразу же поняла, кем он был: Дитрих Бергер,
который был ростом 176 сантиметров. В том же году они обручились, и как только моей
матери исполнилось 24, и она закончила свой ненавистный практический год учителем в
школе Марбурга, молодые поженились и переехали в Бадишен, где мой отец получил место
в центре физических исследований. С тех самых пор моя мать тосковала по родине.
Она не могла забыть Боотсхафен, потому что была очень привязана к дому, который
теперь стал моим. И хотя большую часть своей жизни Криста провела там, где жила теперь,
намного дольше, чем в Боотсхафене, она всё равно верила в то, что это была лишь короткая
остановка. Первый же из всех последующих тёплых, влажных и безветренных летних
месяцев привел её в отчаяние. Ночами она не могла уснуть, потому что температура не
опускалась ниже 30 градусов, лежала мокрая от пота в постели, смотрела на лампу из
молочного стекла и кусала свою нижнюю губу, пока за окном не светлело. Потом вставала и
делала мужу завтрак. Лето уступало место незначительной осени, а та, в свою очередь,
наконец-то, переходила в суровую безоблачную зиму. Все водоёмы замерзали. На многие
недели. Моя мать поняла, что останется здесь. В ноябре следующего года родилась я.
ЛЮБОВНЫЕ РОМАНЫ ▪ КНИГИ О ЛЮБВИ
HTTP://VK.COM/LOVELIT
Так я никогда не слышала об этом месте там, в Бадише. В Англии уж тем более. Даже
если я воображала себе асё несколько лет. Даже не здесь, в Боотсхафене. В Южной Германии
я выросла и пошла в школу. Но всё моё было тут. Закадычные подруги, мой родной дом, мои
деревья, озеро в карьере и моя работа. Здесь на севере, тем не менее, были край, дом и сердце
моей матери. Здесь я была ребёнком и перестала быть одна. Здесь на кладбище лежала моя
двоюродная сестра Розмари, мой дедушка и теперь уже Берта.
Я не знала, почему Берта не передала дом моей матери или одной из её сестер. Всё-
таки, вероятно, это было утешение для моей бабушки, что имелось следующее поколение
Деельватерсов вместе со мной. Но никто не любил дом так, как любила его моя мать. Это
было бы естественно, передать его ей. Тогда раньше или позже он понравился бы мне. Что
она приказала сделать с коровьими пастбищами? Я должна была поговорить об этом ещё раз
с братом Миры. Меня беспокоила мысль разговаривать о семейных вещах с Максом
Омштедтом. Я должна бы тогда, пожалуй, спросить также о Мире, как шли у неё дела.
Когда я встала, было ещё рано. Воскресным утром чувствуешь себя по-другому, и это
сразу заметно. Воздух был другого свойства. Он был тяжелее, и поэтому всё казалось
немного замедленным. Даже знакомые звуки звучали по-другому, приглушённо и более
настойчиво. Наверное, причина была в отсутствии шума автомобилей, а может быть, и в
отсутствии углекислого газа в воздухе. Вероятно, только потому, что обращаешь внимание
на воскресное дуновение и звуки, и не растрачиваешь на это повседневно ни секунды своего
времени. Но, я вообще не думала, потому что даже на каникулах воскресенья ощущаешь
также.
В школьные каникулы я любила утром оставаться лежать после первой ночи в доме, и
прислушиваться к звукам, доносившимся снизу. Скрип лестницы. Стук каблуков по
кухонному полу. Кухонная дверь зажималась половицей. Она всегда открывалась со
скрипучим рывком и также с треском двигалась. При этом дребезжал железный засов,
который открывался утром и болтался рядом с дверной рамой. В отличие от этого, дверь в
прихожей слишком легко входила в кухню. И когда дверь прихожей открывалась, то
защёлкивалась другая дверь из-за замка, и громыхала на сквозняке. Латунный колокольчик
на двери позвякивал, когда мой дедушка выходил из дома, чтобы забрать в прихожей свой
велосипед и поехать в контору. Он толкал его колесом вперёд через выход прихожей на
улицу и ставил в саду. Затем заходил обратно, закрывая прихожую изнутри, и проходил
снова наружу через кухню по коридору, а потом обратно через входную дверь на улицу.
Почему он тут же не проходил обратно через прихожую? Наверное, потому что хотел
запереть прихожую изнутри на засов и не закрывать снаружи ключом. Но, почему не
закрывать снаружи?
Мне казалось, будто Хиннерк просто хотел взять в свои руки блестящую латунную
щеколду большой входной двери. И несколько секунд находиться в качестве хозяина дома на
ЛЮБОВНЫЕ РОМАНЫ ▪ КНИГИ О ЛЮБВИ
HTTP://VK.COM/LOVELIT
верхней ступени крыльца. Чтобы при выходе вытащить газету из почтового ящика и
засунуть её в портфель. Потом сбежать вниз по ступенькам и вскочить на велосипед,
позванивая и салютуя кухонному окну в раннее утро. Во всяком случае, это не подходило бы
к образу, который был у него и всех других нотариусов, если бы он незаметно тайно
пробирался на работу через заднюю дверь. Даже тогда, когда дедушка давно уже не был в
конторе, как говорил. Всё-таки до смерти Хиннерка никто из партнёров не вступил во
владение его рабочим кабинетом, хотя он был большим и красивым.
Когда он уходил, то был слышен более громкий грохот посуды из кухни, женские
голоса, женский смех, быстрые шаги и хлопанье дверей. Но через этот звук искажались
голоса в высокой кухне и никогда не было слышно, о чём говорят. Но какие эмоции
пролетали с жужжанием через кухню нужно было слушать очень внимательно. Были голоса
приглушённые и низкие, слова неразборчивые и с длинными паузами между ними, и тогда
это беспокоило. Если много и быстро говорили, и в большинстве случаев всегда громко,
