Катарина Хагена - Вкус яблочных зёрен (ЛП)
полоску.
— Что случилось?
— Ничего. Я только подумал о том, что ты скоро опять уедешь. Что ты продашь дом, и
потом никогда снова сюда не вернёшься или может быть, только однажды, через сто лет в
инвалидной коляске, которую будут толкать твои правнуки. И что они прикатят тебя на
кладбище, и ты бросишь яблоко на мою могилу и пробормочешь: "Кто это был, как он
выглядел? Ах да, я вспоминаю, он был парнем, которого я всегда подкарауливала голым!" И
потом из твоей всё ещё величественно поднятой шеи станет просачиваться поющее
фальцетом хихиканье. И твои правнуки испугаются, и как раз в тот миг перестанут тебя
удерживать, когда захотят транспортировать тебя назад к отвесной плотине позади шлюза. И
ты покатишься обратно и грохнешься в воду, но как раз в это мгновение откроются ворота
шлюза и ...
— Макс.
ЛЮБОВНЫЕ РОМАНЫ ▪ КНИГИ О ЛЮБВИ
HTTP://VK.COM/LOVELIT
— Мне жаль, я всегда так много говорю, когда боюсь. Ладно. Иди и поцелуй меня.
Мы почистили яблоки и сварили двадцать три банки яблочного мусса. Больше банок я
найти не смогла. У нас были спазмы мышц и мозоли от вращения их по тёрке. К счастью, в
этом доме имелись две тёрки, одна большая и одна маленькая, так что мы оба могли их
перетирать. Мы попробовали пюре с корицей и с небольшим количеством муската. Я взяла
три яблочных семечка, очистила от кожуры и разрубила на куски, потом бросила их в пюре.
Тёплый, сладко-земляной запах сваренных яблок наполнил каждый угол дома, и даже
кровати и занавески так пахли. Это был чудесный яблочный мусс.
Следующие дни я провела в саду. Я осторожно вырвала горы сныти и травы бородавки,
и стебли флоксов, и маргариток из живой изгороди. Водосбор обыкновенный, который был
засеян на дороге, я выкопала и посадила в клумбы. Я срезала побеги сирени и жасмина,
чтобы колючие кусты крыжовника снова получили солнце. Маленькие жёсткие отростки
горошка я осторожно отделила от не надёжных стебельков и подвела к забору, или привязала
к палке. Незабудки почти засохли, только тут и там ещё моргали синим цветом поверх
растительности. Большим и указательным пальцами я вытягивала снизу вверх тонкие
стебельки, чтобы очистить семена, потом подняла руки к ветру и позволила разлететься
маленьким серым зёрнышкам.
В день моего отъезда Макс проводил меня к остановке.
Когда автобус завернул в улицу, я сказала:
— Спасибо за всё.
Он попытался улыбнуться, но у него не получилось.
— Забудь.
Я вошла в автобус и села на свободное место. Когда автобус дёрнулся с места, меня
отбросило назад на спинку кресла.
ЛЮБОВНЫЕ РОМАНЫ ▪ КНИГИ О ЛЮБВИ
HTTP://VK.COM/LOVELIT
Эпилог.
Я сижу за письменным столом Хиннерка, и смотрю во двор на голые липы. Вообще-то
я знаю, как сад выглядит зимой. Уже одиннадцатый раз я защищаю его от мороза:
укладываю сосновые ветки на клумбы, обёртываю кокосовые циновки вокруг подрезанных
чувствительных кустарников многолетника и розы. В феврале пастбище перед домом
полностью покрыто подснежниками.
На письменном столе лежат записи Бременского архитектора и автора эссе, который
отмечал события и феномены Бременской художественной сцены в двадцатые годы, и
эмигрировал позже в Америку. Я редактирую его архив.
Карстен Лексов умер через год после Берты. Просто упал, с ножницами для роз в руке.
Мой сын ездит на скейтборде между липами во дворе со своими друзьями. Я должна
сдерживаться, и не стучать в стекло, чтобы попросить его подтянуть выше брюки, и
застегнуть куртку. Но, пожалуй, я долго не выдержу.
Он замёрзнет.
Уже несколько дней я готовлю верхние комнаты к приезду моих родителей. Мой отец
решил уехать из Южной Германии потому, что возросла тоска моей матери по родине. Она
много плачет и мало ест. Она удаляется.
Она забывает.
Иногда Криста не знает, готовила ли она уже или нет. Иногда также забывает, как что-
то варят. Возможно, здесь в доме это станет для неё проще, но я этому не верю. И я также не
думаю, что мой отец в это верит.
Я всё ещё не видела Миру, хотя она теперь и принадлежит к семье, время от времени
она нам звонит. У Макса есть большой контракт. Она всё ещё партнёр в канцелярии и живёт
уже одиннадцать лет с преподавательницей в одной квартире в старом берлинском доме.
Когда я ей звоню, мы не говорим о Розмари. Мы так стараемся о ней не говорить, что можем
слышать свои дыхания в телефонной линии. И шум ночного ветра в ветвях ивы.
