Наташа Драгнич - Каждый день, каждый час
Лука ждал Дору, пока она была в театре.
Иногда ему приходилось отпускать ее одну, целовать, обнимать напоследок, касаться ее волнистых волос и смотреть, как она исчезает в дверях квартиры или в здании театра, если он ходил ее провожать. В его жизни наступало затишье. Ему оставалось только снова и снопа смотреть на часы, которые, казалось, остановились.
Он мог использовать это время, чтобы позвонить отцу или Ане, но он этого не делал. Не хотел. И ему не хотелось думать, почему он не хочет с ними говорить. Поэтому он смотрел на часы, которые наверняка остановились.
Но затем, в один из этих бесконечных часов одиночества, Лука открыл для себя человека, который помогал ему забыть об ожидании. Пабло Неруда. Лука никогда раньше не слышал об этом поэте, пока не нашел книгу у Доры на полке. «Стихи капитана» и «Сто сонетов о любви». Лука никогда не интересовался поэзией. Ему всегда не хватало чего-то, чтобы понять ее. Но эти стихи напомнили ему jugo, дождливый хорватский южный ветер, от которого становится трудно дышать. От него невозможно спрятаться. Голова сама поворачивается навстречу ветру, позволяя ласкать себя и обнимать. Лиши меня хлеба, лиши меня воздуха, не лишай меня лишь твоего неповторимого смеха. Какой легкой может быть лирическая поэзия.
Этого он не знал.
Любовь моя, мы обрели друг друга, исполнившись жажды, испили всю нашу воду и кровь, мы обрели друг друга, исполненные голода, вгрызаясь в плоть, как огонь, оставляя раны позади себя.Как просто и ясно. Даже если каждый день, каждый час ты чувствуешь, что со сладостью предназначена только мне, цветок восходит па губах твоих, чтобы найти меня. Ах, любовь моя, любовь, огонь повторяется во мне, ничего не померкло, ничего не забыто, моя любовь питается твоей, и, пока ты живешь, любимая, твоя любовь меня не оставит.
Лука на миллион процентов был уверен, что Неруда должен был знать их с Дорой, что все стихи написаны только дня них. Он захотел выучить испанский. Ему хотелось попить язык Неруды. Лука едва мог дождаться прихода Доры, чтобы вместе с ней прочесть стихотворение вслух. Словно бесконечный разговор.
Лука помогал Доре разучивать роль.
Она смеялась до слез.
— Ты не можешь со мной репетировать, ты же не знаешь французского! — Она целовала его губы, каждую складочку, каждый уголок.
— Конечно, могу, вот послушай! — И он воспроизводил ряд звуков, которые ничего не значили.
Слушать его было невозможно, и Дора хохотала.
— Ну что, правильно?
Дора только влюбленно смотрела на него и гладила по лицу.
— Впрочем, мне необязательно говорить по-французски, я просто должен следить за твоими словами и подбросить реплику, если понадобится.
Лука положил перед собой текст, и глубокая склад» пролегла у него между бровей.
— Хорошо. Тогда чего же ты ждешь, начинай, mon сарtaine ! Только не будь ко мне слишком строг, если я забуду какое-нибудь слово.
— Увидишь, я буду беспощаден! Наказание будет про сто ужасным, берегись...
И что же они сделали? Рассмеялись, конечно. Словно смех стал неизлечимой болезнью.
Лука ходил на репетиции.
Если Дора ему разрешала. Тогда он сидел в самом конце зрительного зала, почти в последнем ряду, и вслушивался в звуки ее голоса. Находиться там было для него наградой, пусть он почти ничего и не понимал. Лука знал, о чем идет речь, но слова, которые актеры произносили на сцене, оставались для него загадкой. Ему было все равно, ведь он мог видеть и слышать Дору, любоваться и даже немного ревновать, когда старый король в конце пьесы слишком долго держал ее на руках. Это чувство было для Луки новым — по крайней мере, в отношении женщин. Лука все еще хорошо помнил Дору в первый день в детском саду, ее сказочную, несравненную, безупречную сумку, которую он не мог получить. Тогда он ревновал. Хотя скорее то была зависть. Он хотел завладеть сумкой, и ему не мешало, что она принадлежит Доре. Но сейчас ему было далеко не все равно, что тот мужчина тоже имеет право — должен! — до нее дотрагиваться. Это часть Дориной работы. Лука громко сглотнул. Что еще ему предстоит? Поцелуи, любовные ласки, постельные сцены?! Внезапно ему стало дурно, и пришлось сбежать в мужской туалет. Умыться холодной водой, чтобы больше не видеть подобных образов, ведь они возникали только в его воображении.
— Ну, как? Как я? Тебе понравилось?
Лука долго молчал, затем обнял ее и крепко прижал к себе:
— Я тоже тебя люблю, ljubavi moja jedina[6].
Благодаря Кристиану, Лука снял небольшую мастерскую, где каждый день мог часами стоять у мольберта. Он работал, и это его чрезвычайно радовало. Правда, он приходил в студию только тогда, когда Дора была занята, и у нее не было на него времени. Возможно, именно потому, что Дора всегда находила для него время, Лука начал рисовать быстро, очень быстро. Он еще никогда не работал с такой скоростью. Лука мог рисовать буквально с закрытыми глазами, картины рождались легко, как фотографии. Нажал на кнопку — и готово. Его приводила в восторг новая манера покрывать холсты красками. Лука удивлялся, когда, рассматривая готовые картины, видел перед глазами нечто неописуемое, созданное грунтовочной, плоской волосяной и круглой кистью. Даже если он не знал, что это, он был уверен, что это хорошо, даже очень хорошо. Как и его новая жизнь. Лука знал, что в тот момент уже был всем, кем когда-либо будет.
С помощью того же Кристиана Лука продал пару картин.
С тяжелым сердцем. Обе были его любимыми, сердце начинало биться быстрее, когда он смотрел на них, кроме того, одну он мечтал подарить Доре. Но покупатель хотел именно эти две, и Лука согласился, потому что ему были нужны деньги: для себя, для Доры и для всего того, что еще произойдет. Лука чувствовал, что много чего еще случится, он хотел быть готовым, ничто не должно сорваться только потому, что у него нет денег. Он был уверен, что может продать в Париже все свои картины. Лука поручил Кристиану заняться этим:
— Пусть ничего не останется, когда мы вернемся обратно к морю, продай все!
Кристиан удивился и вопросительно поднял брови, которые выщипывал в тонкую линию. Между ними вспыхнул по-детски глупый и бессмысленный спор, какой мог возникнуть только между двумя неженатыми мужчинами среднего возраста.
— Дора уедет из Парижа?
— Само собой, после премьеры, когда она... Я не знаю, но полагаю, что да.
Лука неуверенно посмотрел на приятеля с надеждой на одобрение:
— Что ты думаешь? Поедет она со мной?
— Не знаю. Просто не могу себе этого представить.
Его слова поразили Луку так, словно Кристиан выплеснул на него банку черной краски. Он начал считать. Но Кристиан, знавший о его запасном выходе, положил Луке руку на плечо и сказал:
