Рут Харрис - Любовь и деньги
Она не позволит, чтобы ее дети росли в доме, где стоит тишина, в окружении строгих гувернанток и отчужденных, явно несчастных взрослых. Ее мальчики не будут страдать под бременем непосильной тяжкой ответственности, которую всю жизнь нес ее отец из-за того, что был единственным наследником мужского пола семейной фирмы, которая существует несколько поколений. И ни одной из ее девочек не надо будет, как это обязательно для нее, Диди, вступать в единственно возможный, хотя и потрясающе замечательный союз. У ее детей все будет иначе. Ее дети будут свободно следовать своим талантам и склонностям. Ее детям не надо будет подчинять свою жизнь интересам компании, которая управляет жизнью семьи вот уже три поколения. Ее детям не придется страдать от несчастливого брака родителей и их натянутых отношений. Ее дети будут счастливы, хотя, и это совершенно понятно, по крайней мере, один из ее сыновей продолжит семейную традицию и станет главой фирмы «Ланком и Дален».
– Семья с единственным ребенком – не для меня, – клялась она Нине и Аннет, двум своим ближайшим подругам, и глаза ее сияли при мысли о будущем.
Свадьба Диди Дален и Трипа Ланкома была назначена на май 1964 года. Кончался 1963-й, и все, от официального извещения о предстоящем бракосочетании в «Нью-Йорк таймс» до выбора образцов столового серебра и фарфора у Тиффани, шло намеченным порядком. И если Диди не испытывала frissons,[6] когда Трип к ней прикасался, то она уверяла себя, что страсть придет потом. И как она убеждала себя прежде, что влюблена, так она теперь старалась себя убедить, что grands amours[7] не для нее, а других людей.
Она, Диди, сурово твердила она себе, слишком разумное существо, чтобы терять голову и безумствовать, она слишком реально смотрит на вещи, чтобы поддаваться театральным эффектам романтических страстей. Любовь, твердила она себе, – просто фантазия. Любовь, твердила она себе, – это миф. А почему бы ей этого не твердить? Ведь, в конце концов, как замечала Аннет, Диди выросла в семье, где никогда не говорили о любви, а единственным, что имело значение в жизни, считали деньги.
– Наверное, я не отношусь к числу страстных натур, – сказала Диди Нине, стараясь объяснить той, почему ее любовь так здравомысляща и спокойна. – И я бы никогда в жизни не пожертвовала всем в жизни ради любви, как это сделала Ингрид Бергман.
– Но каждый человек страстен, – отвечала Нина, которая, будучи освобожденной от семейных надежд, целиком возлагавшихся на Трипа, могла себе позволить быть семейной бунтовщицей. Нина сгорала в огне романтической страсти к трижды разведенному аргентинцу, профессиональному игроку в поло, который был на двадцать лет старше ее. Затаив дыхание, Диди следила за взлетами и падениями этой вулканической любви, желая испытать то же и радуясь, что эта чаша ее миновала.
Она завидовала Нине и жалела ее, и с нетерпением ждала своего замужества: тогда она перестанет себя мучить размышлениями о том, что такое любовь.
II. ДЕВУШКА, У КОТОРОЙ ЕСТЬ ВСЕ
Рождественский праздник, который устраивала фирма для своих сотрудников, был традицией, как все касающееся фирмы «Ланком и Дален». В 1963-м этот праздник проходил так, как он проходил ежегодно со дня основания в 1926 году, в большом овальном конференц-зале, где обычно заседали партнеры. После полудня в канун Рождества.
Большая сосна, украшенная красными шелковыми лентами, серебряной мишурой и традиционными белыми лампочками, стояла у камина, – и насколько все помнили, так тоже было всегда. Как это бывало ежегодно, на переносной стереосистеме звучали рождественские гимны. Шеф-повар сервировал белонских устриц, черную икру, копченого лосося, паштет из гусиной печенки и вожделенные меренговые «языки Деда-Мороза» с грибками из безе. Все как всегда. По случаю Рождества антиалкогольное правило было отменено, и официанты, исполненные чувства собственного достоинства, все в белой накрахмаленной униформе, разносили на серебряных блюдах хрустальные бокалы с Перье-Жуэ.
В этом году настроение было особенно праздничным потому, что девятнадцатого декабря индекс Доу достиг отметки 767 – рекордная цифра за весь прошедший год, и все надеялись получить щедрые новогодние премиальные, которые тоже стали традицией на Уолл-стрите, если год заканчивался удачно. Служащие, младшие служащие, секретари, ассистенты из аналитического отдела, ассистенты по учету биржевого курса и сотрудники, работающие в общих помещениях, что на задней половине здания, потягивали шампанское и произносили тосты в честь успешного года.
Все разделились на маленькие группы, шутили и сплетничали и предвкушали грядущие каникулы. Все, но только не Слэш. Слэш каникулы ненавидел. Каникулы неизменно напоминали ему о худших, одиноких временах в приюте святого Игнатия и всегда вызывали у пего чувство подавленности. Он вспоминал, как у всех на каникулы отыскивался какой-нибудь родственник, но только не у него. Он вспоминал, как жалели его монахи, пекли ему рождественские плюшки и вязали перчатки. Он вспоминал тщательно выбранные для него священниками книги, перевязанные красными ленточками. Эти трогательные жесты внимания, продиктованные любовью, заставляли Слэша еще острее чувствовать свое одиночество и неприкаянность.
Каникулы напоминали Слэшу, что даже теперь, кроме Ричарда Стайнера, у него никого нет. Через три месяца после того, как Слэш поступил на работу в фирму «Ланком и Дален», неожиданно от сердечного приступа умерла Белл. Спустя две недели дядю Сэмми, когда он переходил дорогу, чтобы купить газету, сбил гоночный автомобиль. И даже сейчас, через пятнадцать лет после того, как его взяли из приюта святого Игнатия, Слэш все еще помнил о нем, и эти воспоминания были болезненны. Он все еще чувствовал себя одиноким и неприкаянным, непрошеным гостем на чужом празднике Рождества.
И явился он на этот праздник только с одной целью, и этой целью была она.
Первое впечатление Слэша было таково: вот девушка, у которой есть все и которая точно знает, как этим достоянием распорядиться. Он никак не мог решить: она просто хорошенькая или по-настоящему красивая, но скоро понял, что в данном случае это неважно. Имело значение только то, как она сама себя подавала, как распоряжалась своей красотой. Ее блестящие иссиня-черные волосы, только что уложенные у Кеннета, были в соответствии с модой высоко и пышно взбиты. Трапециевидное, по форме напоминающее букву «А», платье из габардина было, опять же в соответствии с модой, длиной до колен и открывало великолепно стройные тонкие ноги. Искусный макияж подчеркивал экзотический косой разрез глаз, зеленых, как у кошки. На руке был браслет от Кенни Лейна, имитирующий ювелирные изделия Дэвида Уэбба. Вся она была окутана запахом духов «Джой». Но казалось, источает аромат, свойственный высокому положению, безупречному стилю и богатству. И Слэш, который впервые увидел ее на фотографии в серебряной рамке, стоявшей на полке в деловом кабинете ее отца, сразу узнал Диди.
