Юлия Туманова - Дежа вю
Он огляделся вдруг растерянно, осознав, что все это время шел наугад. Вокруг шумел вокзал, гудели электрички, змеились очереди у касс, и было странно, что он не услышал раньше гула вечерней толпы и стука колес.
По логике вещей, стоило развернуться, еще немного пострадать по дороге назад, потом найти Машу и провести вечер в театре, а ночь — в женских объятиях.
Вместо этого Морозов сел в электричку до Бердска — там, на окраине, у берега крошечного моря ждал его дом, одинокий дом одинокого человека.
Он трясся на жестком сиденье, смотрел в окно, где сгустились ранние зимние сумерки, и думал, что таких идиотов, как он, еще не видывал свет.
А когда опустошенный, полностью разбитый, он вывалился на перрон, его взгляд больно обожгла высокая фигура у края платформы, в самой гуще толпы.
— Алька! — заорал Морозов, не задумавшись ни на секунду.
Хватит! Он молчал слишком долго. Он все сейчас расскажет ей, и вдвоем они обязательно разберутся, поймут, осознают, простят себе и друг другу.
Он сорвался с места, ослепленный надеждой.
Она не оборачивалась, людское болото затягивало ее все глубже, и Олег внезапно потерял ее из вида, и заметался из стороны в сторону.
Уже не казалось, а стало совершенно очевидным, что самое важное — увидеть ее еще раз. Хотя бы раз. Хотя бы увидеть.
…Тина, зажатая толпой пассажиров, очутилась в электричке. Почему-то на мгновение ей почудилось, будто она ошиблась маршрутом, потерялась и теперь никогда не выберется отсюда. Это было так страшно, что она едва сдержалась, чтобы не развернуться, не побежать обратно, в полном отчаянии распихивая народ. Она зажала ладонью вопль. Справилась…
Олег попятился от платформы.
ГЛАВА 14
Дома он сел за компьютер, но писать не стал, а принялся с наслаждением истинного мазохиста копаться в файлах, тексты которых были перепечатаны из старых, пухлых тетрадей, исписанных корявым почерком.
— Говорят, по почерку можно определить характер, — глубокомысленно замечал Олег тогда в прошлой жизни, в очередной раз споткнувшись на ее каракулях. — Если это так, что мы имеем в твоем случае, а? Это же сказать страшно!
— Ну и не говори, — отмахивалась она. — И вообще, не нравится, не диктуй мне больше, сам пиши свои опусы.
Рассказы, статьи, очерки Морозова назывались опусами крайне редко, в минуты обиды. Обычно же Алька восхищалась ими и могла цитировать на память целые куски.
Восхищение вообще было определяющим чувством в ее отношении к нему.
Конечно, бывало, она раздражалась. Олег имел странные представления об ответственности: мог запросто забыть об обещании, опоздать, перепутать время свидания. Но все это становилось неважным, когда она видела его. При взгляде на черную, коротко стриженную макушку, на задумчивый лоб с маленькой ямкой от оспинки посередине, на большой, щедрый улыбками рот и в глаза, где в ослепительной холодной лазури туманились облака, — веселые, беспокойные, пронизанные солнцем и теплым ветром, — как будто открывался в ее сердце еще один, самый главный клапан, и затягивал обиды, страхи, раздражение в сокрушительный водопад нежности.
Так случилось сразу, с первого взгляда.
Вряд ли Морозов даже сейчас, набравшись ума и опыта, понял бы это.
Тогда уж точно не понимал. Он вообще первое время после знакомства искренне верил, что в их отношениях присутствует только секс. Это было так современно, так по-взрослому. В свои двадцать лет он все еще стремился повзрослеть, даже не подозревая, что тем самым выдает в себе ребенка.
В том, что у них «только секс», Олег пытался убедить в большой степени себя, чем ее. Было непонятно, что делать, если окажется, что он… мм… не совсем прав, и кроме объятий существует кое-что посущественней. И он постарался, нашел объяснение своим непривычным, горячечным мыслям о ней, — всего-навсего девушке, каких было много! — своим бессонным ночам и строчкам, ни записать, ни запомнить которые было невозможно, потому что следом, торопясь, наскакивая, ослепляя молниями все внутри, мчались новые и новые, и все — про нее и о ней. Он придумал объяснение вспышкам гнева, когда свидания приходилось откладывать хотя бы на полчаса, и всполохам радости, когда раздавался звонок, и разочарованию, если звонила не она.
Конечно, секс.
У них потрясающий, первоклассный, сногсшибательный секс. Половое влечение, вот как. Страсть. Она самая. С первой встречи все нарастает и нарастает. Удивительно.
В первый раз увидев Альку, он подумал: «Ух, ты!» Именно так, больше ничего на ум не пришло, и позже Олег смеялся над собой, а тогда был обескуражен собственным скудоумием. Откуда это нелепое, дикарское?!
Она сидела в метре от него в институтском дворе, он вылез к ней через окно и долго нес какую-то чушь, а в голове билось, не смолкая, «ух, ты!» И поразительно — он видел, что она не красавица, от которой впадают в ступор, и особого обаяния в скуластеньком утомленном лице тоже не было. Скупая мимика, неуверенное веселье в глазах от его шутовства. Глаза… Он смотрел-то в них всего пару раз. Вроде карие, а может, зеленые. Ух ты! Ух ты! От чего, собственно? Щенячий какой-то восторг, беспокойство, нагромождение мыслей. Много раз потом он пытался объяснить себе это. И — не мог. Она была такая… обычная. Даже как будто блеклая, непрорисованная, в толпе — не заметишь. Конский хвост на голове, неторопливые жесты, голос обычный. Фигура не просматривалась. Просторная футболка и спортивные брюки. Единственное, что понятно — лифчика нет.
Ну и?
Почему он до мелочей помнит это?
Ведь не любовь, та подкралась значительно позже. Алька как-то спросила: «Когда?» Разве он мог знать…
Знакомство прошло для него под знаком вопроса, а потом он не помнил ничего, кроме внезапного умиротворения. Может, уже тогда? Да нет, нет, вряд ли… И неважно это, господи!
Когда, в какой момент, от чего именно его начинало колотить, и сердце металось от горла к пяткам, а потом он пугался этой неистовой силы, сотрясающей тело. Только ли тело? Довольно долго душу он берег. А для кого, для чего — удивлялся позже. Но то было позже, а первые дни, первые ночи ему было не до вопросов. Единственной задачей стало найти время и место. Между Новосибирском и Бердском — тридцать восемь километров, на электричке час и восемнадцать минут. Иногда — восемнадцать, иногда — двадцать. Эти лишние две заставляли его метаться от бессилия в загаженных тамбурах. Иногда, наплевав на все, Олег брал у отца машину. Было сильное искушение принять ее в подарок насовсем. Или купить другую. Если отец даст денег. Отец бы, может, и дал.
Допустить этого было нельзя.
Как невозможно было смириться с тем, что в сутках всего двадцать четыре часа! Впервые вдруг обнаружилось, что работа может быть помехой. У Альки же была школа, и все это приводило в неистовство, и он постоянно только и занимался тем, что заговаривал время.
