Юлия Туманова - Дежа вю
Хочется до слез.
— Ефимыч? Привет, это я.
— Валентина, ты где? — Голос у мужа был умеренно встревожен. Значительно больше в нем звучало сердитой разочарованности. — Почему звонит твоя эта Леночка? Ты сама уже не в состоянии к телефону подойти?
— Ну, вот сейчас же звоню.
Слезы высохли моментально. Наверное, ветер подул особенно резко.
— Тебе Ксюху дать? Или Сашку сначала? — немного подобрев, спросил Ефимыч.
— Вообще-то, я с тобой хотела поговорить.
— Поговорить? Что-то случилось?
— Нет, — быстро возразила она, — ничего не случилось. Мне просто захотелось… тебя услышать.
Муж тяжело пыхтел в трубку, и в этом сопении Тина отчетливо разгадала удивление и недоверчивость.
— Ефимыч, правда, я соскучилась.
— По дому?
— По тебе.
Она так редко говорила ему «ты», что сейчас сама себе изумилась.
Неужели сегодняшнее утро настолько выбило из колеи? И руки непривычно трясутся, и губы нервно прыгают, с трудом произнося слова — какие-то бесполезные, «мыльные» слова. И снова наворачиваются слезы от дикого желания и невозможности прижаться к надежному, теплому боку, спрятаться и выплакать боль и страх.
— Валентина, — отозвался наконец муж, — у тебя точно все в порядке? Ты, кстати, где? Секретарша говорит, что не знает, куда ты поехала. Вот объясни, зачем нужны секретарши, если они не знают, где находится начальство.
Он всегда сердился, если чего-то не понимал.
Сейчас Геннадий Ефимыч не понимал многого: что за срочная командировка может быть у директора рекламного агентства, почему секретарь не знает места обитания начальницы, откуда взялся у этой самой начальницы и по совместительству его жены столь диковинный тон, странно похожий на жалобный и виноватый одновременно. В чем она провинилась? На что жалуется? Да его Валентина никогда ни на что не жаловалась! Не имела такой привычки, чем и заслужила безграничное его уважение.
Что же там стряслось, в этой командировке?
Тина что-то тарахтела, но ни на один вопрос мужа так и не дала внятного ответа.
— А мама дома, Ефимыч? — вдруг перебила она саму себя.
— Дома. Позвать?
Что она скажет?! Что она спросит?! «Мама, тринадцать лет назад, когда ты осталась одна в Бердске, что там произошло?» Нет, это полный идиотизм.
— Не надо, Ефимыч, не зови. Я просто так спросила.
— Ты скоро вернешься?
— В понедельник. Извини, накрылись наши выходные.
Ефимыч пробурчал, что он к этому давным-давно привык. Потом пожелал удачи в делах, передал привет от детей и повесил трубку.
Зря она позвонила.
Или стоило на самом деле поболтать с Ксюшкой и Сашкой? Но тогда бы она уж точно растеклась киселем, и соображать бы вообще перестала, и принялась бы закрывать трубку окоченевшей ладонью, всхлипывать, шмыгать носом, ни фига не слышать, только умирать от счастья, что у нее есть дети, и жить в привычной виноватости, что они далеко. Даже если играют в соседней комнате.
Ей почти тридцать два, она — хозяйка жизни, яркая личность, полностью самостоятельная и состоявшаяся. Поплакаться в жилетку некому. Можно подумать, она узнала об этом скорбном факте только сейчас. Так всегда было. Она всех и каждого приучила к этому сама, заставила поверить, что слабости в ней нет ни грамма, и чужие плечи в качестве поддержки ей совсем не нужны. Ничьи и никогда.
Несколько часов, и от ее самообладания остались жалкие крохи. Несколько часов в городе, где она впервые увидела рассвет, где много лет любовалась закатом, где научилась ненавидеть и любить. А что делать теперь?!
Тина решительно двинулась к вокзалу. Она сейчас же поедет в Новосиб и до понедельника отсидится в гостиничном номере. А потом самолет вернет ее в Москву, к детям, к мужу, к работе. Все остальное не имеет значения, она убедит себя в этом, она сумеет.
В конце концов, может быть, у нее всего-навсего видения, жестокая игра воображения, потрясенного встречей с Морозовым. Да, так она и будет считать. Все же легче признать себя сумасшедшей, чем мертвой.
Или есть еще третий вариант?
ГЛАВА 13
Ему очень хотелось повернуть время вспять. Вернуться на полчаса назад, и вместо этого кафе, бывшей совковой столовки, пойти обедать в ресторан на другом конце города. А лучше на другом конце Вселенной, чтобы уж наверняка исключить встречу с Алькой. А ведь когда-то он так мечтал встретиться с ней, даже предпринимал хитроумные попытки… Не получалось. Вероятно, кто-то многомудрый и всемогущий, тот, кто управлял его жизнью и вообще всем на свете, решил, что встречаться им незачем.
А теперь?
Надо было поговорить с ней, подумал Олег с горечью.
Поговорить нормально, по-человечески, не спеша и ни в чем не упрекая, — сейчас это казалось возможным. В конце концов, какая разница, что было там, позади?
Все, что ему хотелось узнать — как она живет сейчас.
Пьет ли по-прежнему в завтрак, обед и ужин свой обожаемый чай со зверобоем? Грызет ли ногти, серьезно о чем-то задумавшись? Хохочет ли от щекотки? …Какая ерунда все это!
Он остановился у ларька, купил сигарет, тут же выкурил пару штук, быстро затягиваясь и щурясь от дыма. Глаза слезились. Он подцепил верхушку сугроба и с остервенением потер колким снегом лицо.
Какие еще варианты?
Можно немедленно вернуться к Маше и забыться в разговорах, легких, случайных прикосновениях, чувственных взглядах, поцелуях.
Но почему у него не получается полюбить всей душой, привязаться по-настоящему, прекратить это созерцание и отстраненный беспрестанный анализ женских капризов, движений, фраз, грусти, улыбок? Боже, он так давно привык к собственному ледяному спокойствию.
И что осталось от него, стоило ему увидеть эти глаза?
Усталые, совсем чужие теперь глаза взрослой Альки.
…Сестра — Вероника — была младше на несколько лет, и коверкала ее имя, из «Вали» превратив в «Алю». Это объяснение Морозов впервые услышал спустя несколько дней после знакомства, но всю жизнь называл ее именно так: Алька.
Да какую к черту всю жизнь?!
Они были знакомы всего два года. Чуть больше. Это ничто, мелочишка, капля в море. И дело тут не в них — оба они ни при чем. И прошлые чувства их тоже мало что значат. Та давняя и — чего уж там! — короткая история любви помнится только из-за того, что обильно была приправлена грязью, потом и кровью. Вполне житейскими, но страшными, крепко врезавшимися в память деталями. Вот ими, будто клешнями, вцепилась давнишняя боль в плоть, прокралась в душу.
Трудно придумать объяснение лучше.
Олег похвалил себя мысленно за эти аккуратно выстроенные доводы. Приняв их, можно существовать дальше. Даже попробовать отдышаться — впервые после встречи.
