Барбара Картленд - Звезды в моем сердце
С минуту Гизела смотрела на нее, лишившись дара речи. А потом, пока она пыталась вымолвить хоть что-нибудь, но слова никак не шли с языка, императрица продолжила:
– Я уже говорила тебе, что помню твою мать. Она была очень красива, и я помню, что отец то и дело отправлялся через озеро в дом твоего дедушки навестить ее. Но ты не должна думать, что это волновало или шокировало меня даже в те дни. Видишь ли, Гизела, – позволь мне называть тебя по имени, – я выросла в очень странном доме. Мой отец, герцог де Виттельбах, был, и все еще остается, очень привлекательным мужчиной. Кроме того, он был по тем временам очень вольным человеком, не терпящим условностей. Он обожал деревню и смертельно скучал от всевозможных пышных церемоний. Он водил дружбу с художниками и артистами. Разъезжая по Баварским Альпам, он болтал и смеялся со всеми, кто попадался ему на пути, и, нужно признать, часто влюблялся.
Они поженились с моей матерью потому, что у ее отца, короля Баварии Максимилиана Иосифа Первого, было шесть дочерей и он хотел для всех них найти мужей. В народе их прозвали «шесть несчастных сестер», потому что ни одна из них не была счастлива в замужестве. Моя мать не любила отца точно так же, как и он ее, и к алтарю она пошла, плача горькими слезами. Неудивительно поэтому, что каждый из них жил собственной жизнью, насколько это было возможно в их положении.
У меня было семь братьев и сестер. Ко всем из них, кроме меня, отец проявлял полное равнодушие. Я была его любимым ребенком, а остальную свою любовь он щедро дарил своим незаконным детям, всем без исключения, и, несмотря на протесты матери, они всегда были желанными гостями в нашем замке. Моими самыми большими друзьями были Буби и Мади, двое детей моего отца примерно одного со мной возраста. Мы всегда затевали совместные игры и, как я сейчас вспоминаю, организовали шайку разбойников, не оставлявших в покое моих братьев и сестер за то, что они были, по нашему мнению, высокомерными и заносчивыми.
Императрица, помолчав, вздохнула.
– Ребенком я просто обожала отца. Он часто мне говорил: «Господи, как ты дорога мне!» Я и сейчас его обожаю. Ему теперь почти семьдесят. Такой же веселый, такой же красивый, всеобщий любимец. Проведя рядом с этим человеком многие годы, я научилась, если можно так выразиться, узнавать при встрече членов его семьи.
Их довольно много, и, так или иначе, они все унаследовали какие-то типичные черточки отца. Мне часто говорили, что я очень на него похожа; у меня не только отцовские цвет волос и овал лица, но и характерные для всех Виттельбахов черты: осанка, манера поворачивать голову, мимика – во всем этом безошибочно угадывается мой отец. В тебе есть те же самые черты. Мы с тобой очень, очень похожи, что неудивительно, если вспомнить, что у нас один отец.
– Но, мадам, вы уверены в этом? – спросила Гизела.
Императрица рассмеялась:
– Ну конечно, уверена. Посмотри в зеркало, и ты увидишь не себя, а меня. Принц сразу это понял, а сегодня вечером я наблюдала за лицами своих друзей, когда ты приехала. Ты не заметила ничего, но я увидела – они были в полном изумлении.
Императрица закончила, наклонилась и взяла руку Гизелы в свою.
– Не стыдись этого, сестренка, – проговорила она.
– Но я не стыжусь, – не задумываясь ни секунды, ответила Гизела. – Я горжусь, чрезвычайно горжусь.
– Я рада это слышать, – улыбнулась императрица. – Твоя мать, должно быть, очень любила моего отца, герцога. Она была хорошая девушка, я уверена. Если она отдалась в его власть, то только потому, что любила его до полного самозабвения, всем сердцем и душой. Иногда я не могу не думать, что любовь в жизни гораздо важнее, чем обручальное кольцо, надетое по принуждению, что само по себе уродливо и жестоко.
– Я тоже так думаю, мадам, – согласилась Гизела.
Она взглянула на милое лицо, склоненное к ней, и затем, опустив голову, поцеловала руку императрицы. Та улыбнулась.
– Спасибо, Гизела, – сказала она. – А теперь я хочу попросить тебя кое о чем.
– Скажите что, и я тут же все сделаю, – горячо отозвалась Гизела.
– Я пойму тебя, если ты испугаешься. В таком случае ты должна отказаться, – сказала императрица.
– Я ничего не испугаюсь, если смогу быть вам полезна, мадам, – заверила Гизела.
– Очень хорошо. Тогда слушай, о какой просьбе идет речь, – продолжила императрица. – Я хочу, чтобы ты притворилась мной – выдала себя за императрицу!
Глава 5
Гизела протянула руку и потрогала мягкий соболий коврик, укрывавший ее колени. Потом она провела кончиками пальцев по плотно облегающему бархатному лифу и дотронулась до меха вокруг шеи. Трудно было поверить, что на ней действительно такой наряд – роскошное одеяние, мягко обволакивающее, словно блестящий шелк, окропленное чудесными духами, запах которых постоянно сопровождал ее, куда бы она ни пошла, о чем бы ни думала и какие бы чувства ни испытывала.
Неужели это и вправду она – та самая Гизела, заброшенная, несчастная девушка, которая столько дней и ночей провела в слезах; которая не раз и не два, а целый день вынуждена была уклоняться от ударов; которой приходилось молча выслушивать тысячи наветов, унижающих и оскорбляющих ее достоинство? А вдруг все это только сон, подумала Гизела, и сейчас она проснется на своей твердой узкой постели дома.
Гизела снова провела рукой по бархатной юбке, и в эту секунду женщина, сидевшая рядом, громко чихнула. Это был не сон!
– Моя простуда усиливается, – проворчала графиня Фестетич. – Как бы мне хотелось, чтобы императрица предпочла путешествие в страну с теплым климатом, вместо того чтобы отправляться в Англию с ее вечным пронизывающим ветром и сырым дымным туманом!
– Мы не замечаем погоды, когда охотимся, – сказала Гизела.
– Оно и видно, – язвительно заметила графиня и снова чихнула, а потом зашлась сильным кашлем.
– Вы совершенно больны, – посочувствовала Гизела. – Вам бы следовало лежать в постели.
– Я тоже так думаю, – с несчастным видом согласилась графиня. – Но никого не нашлось, кто осмелился бы поехать с вами. Графиня Штараи пришла в ужас. Она без конца твердила, что наверняка рассмеется в неподходящий момент и провалит все дело.
Гизела подумала про себя, что у графини Штараи не было причин так сильно пугаться. Это ей, Гизеле, следовало бояться. Но она знала, что поступит недипломатично, если выскажет вслух свое замечание, и поэтому ограничилась только несколькими словами сочувствия, когда графиня Фестетич, обессиленная приступом кашля, откинулась на подушки в углу кареты и закрыла глаза.
Они направлялись в замок Хок. Еще неделю тому назад Гизела горько посмеялась бы, услышав от кого-нибудь, что ей выпадет случай путешествовать таким образом – разодетой в чудесные наряды и меха, с бриллиантовыми серьгами в ушах, в сопровождении фрейлины, с лакеем на козлах кареты, в которой ехали Фанни Анжерер, парикмахер императрицы, и ее камеристка Мария.
