Вера Копейко - Мужчина для сезона метелей
Надя понимала: его шаг объясняется не только одиночеством — дядя Александр холостяк. Но дело еще и в том, догадывалась она, что он считает себя отчасти виноватым в произошедшем с ней… Тот самый случай, когда благими намерениями вымощена дорога в ад. Но не тому, у кого возникли эти намерения…
Возможно, вспомнила она, стоит принять еще одно его предложение — отдать деньги в траст. Не ему, а его протеже из Тампере. На этой операции она может заработать очень прилично. К тому же риск берет на себя он. Ей нужны не столько деньги немедленно, сколько проверить свои возможности. Она хочет убедиться, что не пропадет в этой жизни. Не только потому, что у нее есть провайдерская фирма, в которой Николай, по сути, наемный работник — на этом настоял отец, Наде нетрудно догадаться почему. Она должна понять, способна ли рискнуть деньгами и приумножить их.
Ее родители немолоды, хотя вполне стойки, если учесть, что открылось им однажды… И что старались сохранить от нее в тайне. Надя узнала тайну давно, о чем они не подозревали. Поэтому они будут держаться вместе с ней так долго, как позволит жизнь.
Николай — вот с кем труднее всего разобраться. Бессонными ночами Надя вела с ним мысленный разговор, готовясь воспроизвести его при ясном свете дня.
— Николай, мне не нужна твоя жертва. Я не хочу, чтобы в конце жизни ты утешался тем, как много претерпел ради меня. Но я хочу, чтобы ты был счастлив. Как мужчина.
— Я… счастлив, — отвечала она самой себе за него. Она знала, что он ответит именно так. Пока…
— Мужчина не может быть счастлив с женщиной, которая… Сам понимаешь. Тебе все равно придется обманывать меня. С другими или с другой. Это естественно. Ты тот, кому нужна не просто жена, женщина, но и компаньонка для игр. Я была ею. Ставила палатку вместе с тобой, разводила костер, не важно, хотелось мне этого или нет. Помнишь, ты говорил, когда девочкам исполнится пять лет, мы станем брать их с собой в лес? Но не вышло. Я осела в кресле, когда им исполнилось три.
Иногда она говорила мысленно с ним грубо, хлестала словами наотмашь.
— Мне не выбраться с тобой. Я должна тратить силы на то, чтобы успокаивать тебя. Видеть твои печальные глаза и чувствовать себя виноватой. Я, а не кто-то мифический испортит тебе жизнь.
Но ничего такого она не говорила ему. Надя удивлялась, как плохо помнит их прежнюю жизнь, она блекла со скоростью дурно пропечатанной цветной фотографии. Она радовалась этому, радовалась разрыву со знакомыми, вычеркивала из памяти то, что не нужно для жизни сейчас.
Николай, напротив, то и дело пускался в воспоминания:
— А помнишь, когда мы отдыхали у моих родителей, как лазили по заповеднику, по красноярским Столбам? Неужели, правда, ты ничего не помнишь?
Выходит, если они останутся вместе, ей предстоит постоянно слушать о прошлом? О том, чего уже нет?
— Не помню, — говорила она. — Не помню, — упрямилась. — Потому что там с тобой была не я. Я теперь другая, понимаешь?
— Но я был, я помню… Тебя тоже — помню…
— Твои проблемы, — говорила Надя и замыкалась.
Она помнила кое-что, о чем никому не говорила. Когда Надя узнала, что усаживается в кресло не на один день, не на неделю, даже не на месяц, но, может быть, навсегда, она думала: а не выскочить ли насовсем из этой жизни?
…В тот день она попыталась попросить у мужа то, что прежде давал ей с такой щедростью, даже утомительной навязчивостью, и, получив отказ, подумала — лучше уйти навсегда.
Но как ей это сделать?
Экзотическим способом — купить путевку, например, в Турцию и…
«Не выйдет, дорогая, — быстро приструнила она себя. — Все никак не привыкнешь, что не ты распоряжаешься своим передвижением». Но можно отправиться с группой инвалидов? А там — проглотить таблетку и… конец всему.
Приходило утро, оно смывало все, набросанное рваными темными мыслями в черной темноте. Перед ней снова возникал чистый лист бумаги, на котором Надя должна написать свою жизнь в свете дня.
Она решила — незачем обрекать других еще на большую печаль, она знала, что родителям, детям, мужу ее уход принес бы лишние страдания. Напротив, надо снизить градус страданий для всех.
Она знала, как это сделать.
9
Августа вернулась засветло.
— Вот она я, — бросила Гутя, открыв дверь своим ключом. Скинув ботинки и куртку, протопала по зеленому ковру. — Есть хочу, умираю. — Она взмахнула руками, изображая крылья умирающего лебедя. — Ты одна? Или вы вдвоем? — Она огляделась.
— Нет, мы по-прежнему втроем, — сказала Тамара Игнатьевна, готовясь к атаке.
— А, ясно. Нежная парочка у себя. — Она махнула рукой.
— Все удачно? — спросила бабушка.
— Более чем, — кивнула Августа, открывая дверцу холодильника. — Квас готов?
— Вот любительница. Квасу ей подайте среди зимы, — проворчала Тамара Игнатьевна, но в голосе слышалось удовольствие. Она сама варила его из ржаного солода. Для него не ленилась проращивать рожь, а когда проклевывались ростки, сушила ее и молола в пыль в старой кофемолке. Этот напиток, в который потом добавляла хрен, кружил голову не хуже пива, только кружение легкое, казалось, вот-вот воспаришь. Если не телом, то духом.
Сейчас Гуте хотелось именно этого — воспарить.
Гутя присела на корточки перед холодильником, всмотрелась в забитое нутро камеры, засунула руку в дальний угол.
— Во-от ты где…
— Холодный, — предупредила Тамара Игнатьевна.
— За то и любим, — засмеялась Гутя.
Она вынула банку с квасом, налила себе полный стакан. Пила жадно, будто пересохло не только горло, но и все тело.
— Мать звонила, спрашивала, как ты насчет новой машины. Снова предлагала деньги. — Свою продашь, добавишь, купишь новую, приличную, — сказала Тамара Игнатьевна.
— Спасибо, конечно. Но по таким дорогам через два года она станет не лучше моей. И потом, праба, — передразнивая Петрушу, сказала она, — по деревням лучше на старенькой. Доверия больше — сама такая, как они, значит, не обману.
— Не стану спорить. В этом есть своя правда.
— Но я не собираюсь до конца дней трястись по проселкам. Впаривать людям БАДы, чтобы отвести беды. — Она засмеялась. — Хорошо придумала, да? Почти стих. Я предлагала Алексею сделать эту фразу слоганом для его фирмы. «Меняем наши БАДы на ваши беды!» Не захотел. Накличем, говорит, на себя какую-нибудь гадость. — Она пожала плечами. — Люди пугливые стали — верят бог знает во что. — Она поморщилась. — Даже те, на кого не подумаешь. Тот же Алексей. — Она фыркнула. — Такой осторожный.
— Опасаешься рисковать, когда есть что терять, — бросила Тамара Игнатьевна.
