Вера Копейко - Мужчина для сезона метелей
— Я изучаю больных, а не здоровых. Поэтому говорю о людях с измененной физиологией, а стало быть, с измененным сознанием. Это все о вас, не о нем. Вам решать его судьбу, не ему — вашу. Вы оказались с ним в разной жизни. Как ихтиолог вы знаете, что существуют рыбы мелководные и глубоководные. Вы же не удивляетесь, что каждая порода выдерживает давление определенного столба воды?
Надя помолчала, потом спросила:
— Хотите сказать, я собираюсь утащить мужа на дно?
— Или всплыть к нему на поверхность. Считайте так, как вам удобней. А с вами очень интересно, — признался доктор.
— Вы меня изучаете?
— Нет, ваш случай — не моя специальность. Вы мне интересны по-человечески. Вы сильный тип, Надя.
— На самом деле?
— Скажите мне, что вы цените больше — чувство долга, а может быть…
— Больше всего я люблю чувство уверенности, — перебила она его. — Уверенности в том, что я — не причина зла в чьей-то жизни. Если кому-то плохо, то не из-за меня. Я вообще считаю, что плохо человеку бывает только из-за самого себя.
— Я чувствую, вы можете много сделать для других, тех, кто оказался в похожем положении, — заметил доктор.
— Вы имеете в виду, что я…
— Я ничего не имею в виду, я знаю, что сила, исходящая от вас, может оказаться полезна другим. Если вы преодолеете все, что вам выпало, вы выйдете на новый виток…
— Я уже думала о муже… Надеюсь, ему будет лучше от того решения, которое я приняла.
— А вы уже решили что-то? — быстро спросил доктор.
Надя посмотрела на него и улыбнулась.
— Да. Я не стану сейчас говорить ему о своем решении, я буду наблюдать за ним и ждать.
— Годы? — Доктор поднял брови.
— Как получится. Я замечу, когда он кого-то встретит. Я помогу ему… оставить меня.
— Трудно поверить, что вам не полста лет. — Он покачал головой. — Причем солидных, не только прожитых, но и продуманных.
— Я родилась взрослой, — просто сказала Надя.
— Вот как? А знаете ли вы, в какую компанию стучитесь? — Доктор сощурился.
— В какую? — Она наклонила голову набок, тяжелый пучок на затылке скопировал движение. Казалось, сейчас заколка расстегнется, темные длинные волосы рассыплются по плечам, и еще труднее будет поверить, что она — в таком кресле.
— К великим на колени, — насмешливо сказал он. — Серьезные умы полагают, что взрослыми родились такие люди, как Гоголь, Лермонтов и сам Пушкин. Они прожили мало лет здесь, — он потыкал пальцем в пол, — потому что часть времени уже прожили там… — Теперь он указал вверх.
— Я не владею словом, — засмеялась Надя. — Но мне приятно, что вы называете эти имена.
Она вздохнула. Вернувшись к себе, снова прокрутит этот разговор и заметит, поймет, осмыслит то, что, возможно, не уловила сейчас. Надя умела это делать всегда — так устроена ее память. Она с легкостью училась в университете, никогда не записывала лекции, она их запоминала, а потом, дома, словно включала внутренний магнитофон и прослушивала.
— Болезнь, — продолжал доктор, — испытание или кризис. Выдержите — подниметесь на новую ступень. А если не справитесь, сорветесь в бездну, — предостерег он.
— И увлеку за собой всех, кто рядом, — в тон ему добавила она. — Нет, от этого мне не станет легче.
— Знаете, Надя, я уверен… вы удивите даже себя.
— Почему?
— Вы сидите передо мной в своем кресле так, словно оно из дорогого гарнитура. Мне кажется, я вижу резную спинку, обойный шелк… — Он улыбнулся. — Я не знаю, какие на вас туфли, но, судя по тому, как вы прекрасно причесаны и искусно подкрашены, у вас на ногах не шлепанцы в клеточку.
Она засмеялась.
— Я показала бы вам туфли, но…
— Простите. — Он быстро наклонился и отогнул край пледа. — Черные лодочки. — Он засмеялся. — Я рад, не ошибся.
— Я даже дома не ношу такие тапочки, — заметила Надя.
— И не носите. Они — первая ступень…
— Я догадалась, — пришла на помощь Надя.
— Мудрые знаете кто, Надя? — спросил доктор. — Познавшие себя. А умные — те, кто познает других. Только познав самого себя, ты можешь стать самим собой. Удачи, дорогая…
В эту ночь, как уже много, много ночей, Надя лежала одна в двуспальной супружеской кровати. Николая переселила в отцовский кабинет со старым кожаным диваном. В ночи вроде сегодняшней Надя чувствовала себя так, словно предощущала родовые схватки.
Доктор говорит, что она станет другой, с другими мыслями, которые подходят ее другому телу? Переродится? Родится заново? Казалось, она давно угадывает надвигающуюся боль, без которой этого не произойдет. Ей не хотелось больше утыкаться Николаю в шею и плакать, просить, чтобы он обнял ее.
Надя сама знала: ей все равно придется остаться один на один с собой. Но доктор сказал об этом так ясно, без всяких ужимок и успокоительных слов. Да, она будет с Марией, Которая утром — уже скоро — усадит ее в кресло, повезет в ванную, поможет совершить все, что положено человеку делать по утрам самому.
Доктор сказал одну фразу, которая понравилась ей странностью. Долгий брак — это произведение классической музыки и точно так, как оно, требует стройной композиции, гармонии, но взамен обещает удовольствие для тела и для души. Краткий брак похож на попсу в трехминутном формате на ультракоротких волнах. Важен только ритм, он дает удовольствие телу. Душа ни при чем.
Он прав, подумала Надя. В браке с Николаем было больше физиологии, чем чего-то еще.
Настроение поднялось — что ж, она соображает. Еще до встречи с доктором начала понемногу расставаться с прежней жизнью, а он успокоил ее — все правильно, так и надо.
Толчком послужил мелкий случай — Надя потребовала от Марии надеть на нее полосатую юбочку, прежде она была так хороша в ней. Она подчеркивала тонкую талию, а Николай восхищался ее фигурой, похожей на песочные часы. Но юбка не застегивалась на раздавшейся от долгого сидения талии. И тогда Надя поняла — все должно измениться, даже одежда.
— Ее и вот это, — она указала на ряд вещей в шкафу, — отнеси в церковь, — велела она Марии. — Женщина удивленно посмотрела на нее. — Нет, я не собираюсь ходить в халате. Но мне нужно все другое… новое, — добавила она. — Я надену брюки. — Она указала на черные, из хорошей шерсти, купленные перед поездкой в Москву. «Чтобы не продуло в дороге», — сказала мать, а Надя усмехнулась — ее бедра давно ничего не чувствуют.
Так, может быть, иначе взглянуть и на предложение дяди Александра? У дочерей обнаружился идеальный слух. Дядя Александр предложил, когда им исполнится шесть лет, отправить их к нему, в музыкальную гимназию, за обучение в которой он готов заплатить.
