Екатерина Маркова - Блудница

Однажды на примерке, когда в салоне уже никого не было и за окнами давно стемнело, Магнус своими мягкими, но властными руками расколол все булавки на платье, которое лепил по Таниной фигуре, изъял ее из тончайшего полупрозрачного шелка и, шепча слова любви и искусно преодолевая слабое сопротивление, опрокинул ее на толстый ворсистый ковер. Двумя часами позже он отнес Таню на руках в душ и, поставив под струю теплой воды, оставил одну. Количество флаконов различных духов, изящных баночек с экзотическими маслами, кремами, лосьонами в ванной поразили даже такую любительницу ухаживать за своим телом, какой была Таня…

Когда, завернувшись в пушистое махровое полотенце, она вернулась в студию, Магнуса не было. Таня опустилась в кресло и, уставившись на ковер, где легкой горкой лежало ее белье, зажмурила глаза. Такой изощренной любви она не знала. «Ничего не делай, я все сам», — прошелестел в ушах шепот Магнуса. Даже после душа она ощущала на коже его аромат, тонкий чувственный запах дорогого мужчины. Она была сбита с толку, мысли кружились беспорядочно, не складываясь в образ, как не позволил Магнус своей утонченной эротикой облечь в конкретную форму все его обволакивающие, как нежная паутина, неизведанные доселе даже с таким неистовым любовником, как Потапов, ласки. Ее даже слегка знобило, и появление Магнуса отозвалось усиливающейся нервной дрожью. Он вошел, слегка запыхавшийся, молча присел перед ней на ковер и, вытащив из кармана футляр, достал оттуда изящный золотой браслетик и обвил им Танину щиколотку…

Потапов застонал, и его веки затрепетали усилием открыть глаза. За Таниной спиной послышались шаги. К опустевшей капельнице склонилась знакомая головка черноглазой медсестры.

Потапов открыл глаза, узнал Таню, и его губы дрогнули подобием улыбки. Она взяла его руку, прижалась к ней щекой, прошептала с облегчением:

— Здравствуй, милый, я рада, что тебе лучше. Теперь будем выздоравливать, набираться сил…

Взгляд Потапова скользнул выше Таниной головы… и вдруг его лоб мгновенно покрылся капельками пота, сильная судорога пробежала по всему телу, исказив лицо гримасой боли. Непослушными пересохшими губами он хрипло простонал:

— Боже мой! Мария! Это ты… Ты здесь…

Потапов потерял сознание, и тут же, решительно отодвинув Таню в сторону, над ним склонилась женщина, стоявшая за ее спиной. Таня не видела ее лица, она заметила лишь, как из-под белой шапочки выбилась непослушная золотистая прядь и коснулась виска Николая…

По стенам в панике метался свихнувшийся маятник, рискуя свернуть себе шею, сменив привычную размеренность на безумное безудержное шараханье. С ржавым заунывным скрипом раскрывались дверцы книжных шкафов, и полки рушились, подломленные вдруг непосильной тяжестью книг, вываливая их на пол, точно отторгая из себя всю эту заумь и желая отныне жить бесполезно и праздно. Картины елозили по стенам, тяготясь своими массивными рамами, стремясь отделиться, наконец, от этих невыносимых оков, и от неистовства их энергетики деревянные золоченые окантовки распадались с жалобным треском на мелкие щепки. Плясали, подрагивая хрустальными подвесками, тяжелые люстры, грозя самоубийством и как бы предлагая освободившийся стальной крюк для дальнейших безумств. Стонали и хлопали форточки, разомкнувшие втихаря свои запоры и с упоением отдаваясь насиловавшему их упругому ветру…

Кристиан тупо смотрел, как окружающие его вещи вместе с ним сходят с ума.

Вывернутое наизнанку чрево телефонного аппарата валялось у его ног, а отброшенная телефонная трубка до сих пор каким-то чудом жалобно мяукала, словно не хотела мириться с тем, что разговор закончен… Выведенный из себя ее жалкими позывами, Кристиан с силой отшвырнул трубку ногой, и она, ударившись о стену, всхлипнула и замолкла.

Мария вышла замуж… Это означало… это означало, что Кристиан закончился. Он потратил всего себя. На свете существует неправда, утверждающая, что только в себе человек может находить силы жить. В себе, обращенному к Богу. Но Бог не услышал Кристиана, когда с очевидной внятностью, доступной для понимания даже дебилу, его жизнь осветилась светом такой любви, которая не может не быть на учете у Всевышнего. Значит, грядет испытание, которое Кристиану не по силам… потому что он закончился. Он ощущал свой край так остро и болезненно, словно эта зазубренная кромка уже вонзилась в плоть и он кровоточил и переставал быть…

Мария ушла из его жизни… Сказав напоследок, что их связь никогда не была и не будет ютиться под кровлей дома, она надорвала все ограничения, и над ними всегда было только небо… Но что он без нее?! Она давала ему силы оперировать самых тяжелых больных, и вопреки всему они выздоравливали и глядели на него благодарными, кричащими от бессилия слов глазами; она умела обращать красноречие его страсти в немоту, когда он возвращался к Тине, она подсказывала ему тысячи ухищрений для того, чтобы быть терпеливым, великодушным и милосердным к той, вина которой была лишь в ее болезни… Она дарила ему силы ждать и радоваться самому процессу ожидания как великому благу; она царила в его душе, и он, гордый и одухотворенный своим порабощением, казалось, мог все…

У Кристиана было ощущение, что он сидит так вечность, оглоушенный ее телефонным звонком. Она устала. Он видел, как смертельно она устала. И он, выправленный ею же до идиотической порядочности по отношению к Тине, признался, что никогда не посмеет оставить жену, бросить на пожирание коварной, подлой болезни. Мария тогда была бледней и молчаливей обычного. Она проживала мучительный разлад с собой, что-то решала, к чему-то готовилась… Она прятала от него глаза и невпопад громко смеялась…

Она позвонила ему постфактум. Два дня назад она стала женой другого человека. Сказала, что судьба свела их в поезде. У Кристиана в глазах наступила беспроглядная ночь, когда он услышал ее слова. Обморок был коротким, как обрыв пленки у виртуозного киномеханика. Его сердце не хотело верить, но оно привыкло верить ей безоговорочно. Если это уже состоялось, значит, она не хотела слышать от него никаких слов, значит, она хотела, чтобы он мужественно принял этот факт и ушел навсегда из ее жизни. Она права, как всегда. Что он мог ей предложить взамен? Ничего. Их редкие встречи, продолжавшиеся больше года, были тем безумием страсти и любви, о существовании которого Кристиан мог лишь догадываться. Их свидания, иногда долгие, иногда короткие, всегда были как выпадение из реальности, как настежь распахнутое окно в вечное — простое и неразрешимое одновременно. И куда теперь ему, Кристиану, с бессмертием этой любви?