Екатерина Маркова - Блудница

— Остановите… — простонал Потапов и резко открыл глаза.

Сквозь рассеивающийся молочный туман он увидел черноглазую девушку, склонившуюся над ним, а за ее спиной еще одно знакомое милое лицо.

— Таня… — сложили непослушные губы имя жены, и Потапов вновь провалился в забытье.

Черноглазая медсестра проверила количество лекарства в капельнице и обернулась к Тане.

— Ну вот, Бог милостив. Пойду доложу доктору. Если проснется, позвоните на пост, пожалуйста. А так я вернусь скоренько.

Таня села у изголовья высокой хирургической постели, тяжело, протяжно вздохнула, всматриваясь в почти неузнаваемое лицо мужа. Когда ей сообщили, что Николай выбросился из поезда и находится в почти безнадежном состоянии, ее ужасу и отчаянию не было предела. Швед, который разговаривал с ней по телефону, совсем не стеснялся в выражениях и на вопрос, есть ли хоть малейший шанс, ответил, что пока господин Потапов представляет из себя мешок с костями, хотя признаки жизни наличествуют. Таня подняла на уши посольство, обзвонила всех знакомых, чтобы сориентироваться, какие медицинские силы в области реанимации есть в Стокгольме. К счастью, Потапов был доставлен в самое сильное реанимационное отделение Швеции, и к тому же оказалось, что несколькими днями раньше на базе этого отделения открылся международный симпозиум лучших реаниматоров мира. Слетевшиеся со всех концов света медицинские светила принимали активное участие в работе отделения, делясь накопленным опытом и используя новейшие методики. Это было невероятным везением, и в течение двух недель врачи самозабвенно, творчески, с полной самоотдачей возрождали Потапова к жизни. На консилиуме было решено не ждать восстановления всех жизненных функций, а параллельно осуществить пластику лица, которое представляло сплошное кровавое месиво. У Тани попросили внятную фотографию мужа, чтобы вернуть хотя бы что-то из изначального облика.

Теперь, когда Таню начали пускать к все еще пребывающему в коме Потапову, она видела, что он стал другим. Его лицо, преображенное пластическим хирургом, стало моложе, и черты лица тоньше. Когда он впервые открыл глаза и бессознательным незрячим взглядом обвел палату, Таня увидела, что разрез глаз Николая изменился, его круглые, чуть выпуклые глаза были теперь растянуты к вискам, и это придавало его лицу нечто восточное. Пока к нему пускали только ее, хотя шведский друг и коллега Николая Ингвар несколько раз тоже порывался просочиться в палату.

— Этого не может быть, — строго и определенно сказал Ингвар, когда Таня сообщила ему о попытке Потапова кончить жизнь самоубийством. — Я разговаривал с ним по телефону примерно за час до этого несчастья. Не думаю, чтобы за такое короткое время у человека могло поменяться мировоззрение. Здесь что-то другое. Уверен, что он выкарабкается и сам восстановит все, как было. Нападение с целью ограбления исключается. Полный бумажник денег, кредитная карточка, документы — все цело. Сумку его по прибытию в Гетеборг, как ты говоришь, сдала полиции какая-то пожилая дама, его попутчица. Раз, как она говорит, ее место было напротив Ника, значит, она бы видела, если бы кто-нибудь интересовался содержимым этой сумки. Следовательно, кому-то помешал сам Ник. Ох, как мне это не нравится!

Ингвар настоял на том, чтобы палата Потапова круглосуточно охранялась, и сам ежедневно наведывался в больницу, чтобы убедиться в безопасности своего друга.

Потапов приходил в себя очень медленно. Его состояние было крайне нестабильным и все еще вызывало у врачей серьезные опасения.

Сама Таня жила как во сне. Она разрывалась между больницей и Петькой, которому шел четырнадцатый год, и все признаки трудного переходного возраста были налицо. Его реакция на то, что стряслось с отцом, была такая бурная, что Таня вызывала врача, чтобы привести его в чувство. На следующий день сын явился домой пьяный, и только присутствие Ингвара помогло Тане раздеть его, утихомирить и уложить спать. Ингвар дождался, пока он проспится, и потом имел с ним серьезный «мужской» разговор. Несколько дней Петька ходил пристыженный и боялся поднять глаза на мать, а потом ей показалось, что от него пахнет спиртным, но вновь бить тревогу и устраивать ему разнос просто не было сил.

Теперь, когда реальная угроза нависла над Николаем и она могла потерять его в любую минуту, вся их прошлая жизнь представлялась ей волшебной сказкой. Он был абсолютно бесконфликтен в семье, с прекрасным чувством юмора, легкий, теплый, заботливый… То, что он был на какое-то время серьезно увлечен знаменитой московской шлюхой… тут уж ничего она поделать не могла, видно, так звезды встали… и о его похождениях Таня наслышалась. Сразу появилось множество людей, которых она и друзьями-то никогда не считала, а почему-то вдруг посмели, прикинувшись близкими и задушевными, травить ей душу сочувствием и возмущением… Он, видите ли, не скрывает этой связи и на виду у всей Москвы тащится от этой дряни… Да, Тане тогда было нелегко, но у нее, слава богу, хватило ума и мужества перетерпеть, не устраивать сцен, не упрекать, не лезть в душу… Тем более что ей самой было бы в чем покаяться перед Николаем. За ней отчаянно ухаживал человек, который когда-то, в бытность ее работы манекенщицей в московском Доме моделей, предлагал Тане неоднократно руку и сердце.

Это был знаменитый шведский модельер Магнус Пальмгрен. В Москве Таня по его просьбе заменила на показе его коллекции заболевшую модель. Он, наговорив ей кучу комплиментов и заявив, что она была бы жемчужиной его дома моделей, водил ее по ресторанам и барам, глядел влюбленными глазами и уговаривал уехать с ним в Стокгольм. Тане нравился этот элегантный, прекрасно сложенный скандинав с густой шевелюрой светлых волос, задумчивыми глазами и, главное — славой безумно талантливого и своеобразного кутюрье. Она кокетничала с ним напропалую, но Потапов уже был тогда ее любовником, и Таня смутно подозревала, что, возможно, уже носит под сердцем только-только зародившийся плод их любви.

Уже здесь, в Стокгольме, Таня узнала об истинной сексуальной ориентации модного кутюрье, и поняла, что его притязания носят скорее эстетский характер. Она вздохнула с облегчением, поведала об этом Николаю, посетила несколько раз салон Магнуса и согласилась изредка демонстрировать его модели. Но шведский модельер, по-прежнему выказывающий все признаки крайней увлеченности русской манекенщицей, оказался в любви не так однозначен…

Однажды на примерке, когда в салоне уже никого не было и за окнами давно стемнело, Магнус своими мягкими, но властными руками расколол все булавки на платье, которое лепил по Таниной фигуре, изъял ее из тончайшего полупрозрачного шелка и, шепча слова любви и искусно преодолевая слабое сопротивление, опрокинул ее на толстый ворсистый ковер. Двумя часами позже он отнес Таню на руках в душ и, поставив под струю теплой воды, оставил одну. Количество флаконов различных духов, изящных баночек с экзотическими маслами, кремами, лосьонами в ванной поразили даже такую любительницу ухаживать за своим телом, какой была Таня…