Старше - Дженнифер Хартманн
А потом она умерла.
Мой спасательный трос оборвался.
— Пожалуйста, — прошептала я, прижимаясь к нему поближе.
Рид застыл, услышав мою мольбу.
Ответа не последовало.
Я уже собиралась извиниться и забрать свои слова обратно, но через несколько секунд Рид опустил меня обратно на кровать и натянул одеяло на мое дрожащее тело, укутывая меня.
Я почувствовала, как он лег слева от меня. Не слишком близко, но достаточно, чтобы подарить мне тот самый покой, который я не ощущала уже очень долгое время.
— Прости… я солгала тебе… — заикаясь, пробормотала я сквозь головокружительное марево, вызванное болезнью, лихорадкой и Ридом. — Я ужасный человек.
— Не надо. Это в прошлом.
Я сглотнула ком в горле.
— Многое осталось в прошлом. Это не значит, что оно не имеет значения.
Кожаный ремень.
Злые, ядовитые слова.
Взгляды, лишенные любви, которые навсегда отпечатались в моем сердце, как клеймо раскаленным железом.
Эгоистичный обман хорошего человека.
Прошло несколько секунд тишины, прежде чем он ответил.
— Я не держу обид, Галлея. Я слишком стар для этого дерьма.
Он тонко напомнил мне о своем возрасте, и даже в своем болезненном состоянии я это понимала. Заставив себя кивнуть, я еще ближе прильнула к нему, прижавшись виском к твердой выпуклости его плеча.
— Та ночь ничего не значила… верно?
— Верно. — Ответ прозвучал натянуто, тихим шепотом, как будто он сам не верил в это.
Я облизнула губы, мои веки закрылись.
— Но… может быть, это могло что-то значить. Если бы я была старше… и не так сломлена.
Он ничего не ответил, да я и не ждала. Наверное, мне следовало бы смутиться, но болезнь овладела мной, затуманивая мою реальность, и я позволила словам повиснуть между нами, непрошеным и нежеланным. Я сосредоточилась на ощущении его теплого тела, прижатого к моему, зная, что скоро отправлюсь в более добрый мир сновидений.
Мы могли бы снова встретиться на озере, и все было бы по-другому. Он бы рискнул войти в воду, или я вернулась бы на песок.
«Until I Fall Away» звучала у меня в ушах, смешиваясь с его ровным дыханием, и вскоре сон сморил меня. Но я готова поклясться, что слышала, как он пробормотал, прежде чем я погрузилась во тьму…
— С днем рождения.
Спустя несколько часов я проснулась, обливаясь холодным потом. Рядом со мной лежало теплое тело, но, приоткрыв веки, я обнаружила, что Рид исчез.
Божья коровка свернулась калачиком у моих ног.
Я протянула руку, чтобы погладить ее по шерстке, и она удовлетворенно вздохнула, прижимаясь ко мне и даря дополнительное тепло. В комнате было темно, солнце уже село. Я приподнялась на локтях, отбрасывая с глаз влажные пряди волос, и оглядела тихую комнату.
Диск закончился. Снизу доносился шум — смех Тары, звон посуды, веселый мелодичный голос Уитни, которая болтала с кем-то.
Я попыталась расслышать голос Рида, но его не было.
Когда я повернулась лицом к тумбочке, мой пустой желудок заурчал и потребовал суп…
Я кое-что увидела.
Я моргнула.
Широко улыбнулась.
И, несмотря на то, что я была больна, я никогда не чувствовала себя лучше.
На тумбочке лежал новый диск «Oasis», украшенный маленьким розовым бантиком.
ГЛАВА 7
Через неделю после того, как моя двухдневная лихорадка прошла, я сидела на веранде, закутавшись в один из бледно-розовых пуховиков Тары «North Face» и нацепив пару пушистых наушников. Божья коровка бегала по заднему двору, перепрыгивая через неподатливые участки снега в погоне за красным резиновым мячиком.
Я жила ради этих моментов: морозный февральский воздух, обжигающий щеки, большая деревянная веранда с угольным грилем, которым мне не терпелось воспользоваться, когда наступит весна, и золотистый ретривер, быстро виляющий хвостом, который любил меня, как члена семьи.
Улыбаясь этой сцене, я потянулась за кружкой кофе, которая стояла рядом со мной на стеклянном столике. Я закинула ноги на белый пластиковый стул и взяла в руки еще теплую керамику, наслаждаясь тихим воскресным днем, пока Тара и ее мама приводили в порядок спальню Тары.
Я подняла глаза, когда дверь во внутренний дворик распахнулась.
Ожидая, что оттуда выскочит Тара, я уже приготовилась улыбнуться, но, когда вместо нее на деревянный настил террасы вышел Рид, моя зарождавшаяся улыбка потухла.
Это произошло не потому, что я была не рада его видеть, и не потому, что его присутствие вызывало во мне что-то иное, кроме жара и замирания сердца.
Она завяла, потому что эти чувства должны были стать моей чертовой смертью.
А я наконец-то начинала жить.
— Тебе не холодно? — поинтересовался он, одетый в свою обычную кожаную куртку, которую я в равной степени любила и ненавидела.
Любила, потому что она так ему шла.
Ненавидела, потому что именно из-за нее Марни Ларю получила возможность сунуть свой нос куда не следует и испортить ночь, о которой я буду помнить вечно.
По правде говоря, куртка была лишь поводом не винить себя.
Я отвернулась, переключив внимание на Божью коровку, грызущую кость, которую она нашла во дворе.
— Не очень. Солнце приятное.
Было за тридцать7, но солнце ярко светило на безоблачном голубом небе, согревая мои промерзшие кости.
Руки Рида уже покраснели от холодного воздуха, поэтому он засунул их в карманы своих потертых джинсов. Я старалась не пялиться на его ноги. Джинсы сидели на нем не хуже, чем куртка.
Эти вещи шли ему ничуть не меньше, чем крошечная улыбка, которая заставила мое сердце беспорядочно биться, когда он опустился на соседний пластиковый стул.
Прекрати, Галлея.
— Чувствуешь себя лучше?
— Как новенькая, — ответила я, пытаясь не обращать на него внимания, но безуспешно. В конце концов, я мало с чем могла справиться.
— Мы волновались за тебя. У тебя была высокая температура.
— Это была обычная простуда. Ты останешься на ужин? — Я поднесла кружку с кофе к губам свободной рукой и посмотрела на него, делая глоток.
Он кивнул.
— Я возил Тару пообедать, а сейчас Уит заканчивает свою предвесеннюю феерическую уборку. Выглядит так, словно там взорвалась бомба.
— Я пыталась помочь, но она меня прогнала. — Я подняла в воздух левую руку и поморщилась. — Не могу дождаться, когда с меня снимут эту отвратительную штуку.
Выражение лица Рида помрачнело, когда он уставился на мой розовый гипс, усеянный именами и рисунками.
— Твой отец — отвратительный кусок дерьма.
Мою грудь свело судорогой.
Я моргнула, глядя на него, и
